Елена Соловьева - Маргарита едет к морю

После этого вечера он стал сажать меня перед машиной «на сеансы» – по два раза в день. И мне сперва казалось, что я на качелях качаюсь – высоко-высоко взлетаю в небо, потом опускаюсь. Сперва тошнило, а потом появлялось чувство, будто из меня потихоньку высасывают жизнь. Будто я муха в паутине.

Потом Витхольц поставил второе кресло, стал со мной рядом садиться. Такой же шлем надевал. Закрывал глаза и наизусть бормотал заклинания. Я только имена и мог различить: Аттила, Александр Македонский, Наполеон, Генрих Птицелов. Но «стыковки», как он выражался, не происходило. Хотя, когда мы на сеансе вдвоем находились, мне как-то легче казалось. Видимо, Блаумон не так сильно давил. Ток он больше к моему креслу не подключал, и я думал, что самое плохое уже позади. Но я ошибался.

в которой Блаумон показывает страшные картинки

Валерка замолчал. Поник головой, будто из его и без того тщедушного тельца выпустили воздух. Маргарита поерзала на кресле, пытаясь хоть как-то размять затекшие конечности. Она очень неуютно чувствовала себя перед гудящим Блаумоном. «Но ничего, – подумала она, – скоро кончится спектакль, и Че с бабушкой меня хватятся, тогда ты попляшешь, дурацкая машина!»

Будто в ответ, Блаумон загудел сильнее. Перед пленниками возникло синее мерцающее облако, по которому заструились, делаясь с каждой минутой все четче, изображения. Они чем-то напоминали прошлую «психическую атаку», но картинку «исторического фильма» явно осовременили. Сначала Марго и Валерка увидели развороченную взрывом панельную пятиэтажку. Прутья арматуры отвратительно чернели на фоне голубого неба. Женщина в цветастом платье вела по лестнице в подвал двух детей в почти таких же, как у Марго, футболках. Потом пленники увидели, как бегут слезы по морщинистому лицу старика, стоящего у бесформенной груды кирпичей, которая наверняка был его домом.

Рядом на кусте нелепо, капюшоном вниз, висела детская розовая курточка.

А вот – человек в камуфляже у машины. Машина военная – вместо кузова мощная обойма длинных снарядов. Очертаниями они напомнили Марго те «трубки», которые еще совсем недавно мешали ей передвигаться внутри горы. Человек стоял спиной, худой и голенастый, с каской на голове. Он еще даже не обернулся к «невольным» зрителям, но Валерка уже потрясенно выдохнул: «Витхольц! Только что на нем за форма – не пойму!»

Тут изображение вдруг побежало назад, точно на ускоренной перемотке. Картинки судорожно заскакали, замельтешили и наконец остановились. Взглядам ребят предстала величественная панорама: гора, балка и какие-то укрепления. С горы на укрепления наползала тень, чем-то напомнившая девочке тьму, что наступала на них с Валеркой в первый раз в подземной комнате. Навстречу этой тени ползли со стороны укреплений темные пятна. Вспыхивали белые дымки выстрелов, две линии сближались. Дым слился в лиловое прихотливо клубящееся облако. Сквозь него какое-то время еще мерцали слабые огоньки.

Когда же дым поредел, стала видна изрытая свежими взрывами земля. На ней валялись куски железа, придавившие человеческие тела в старинных синих и серых мундирах. Чугунные пушки, по которым Марго лазила на четвертом бастионе. Лошадиные трупы. Осколки бревен, круглые ядра. Картина разорения освещалась багровым пламенем. В одной из воронок лежал совсем молоденький солдат без ноги, еще живой, с выражением ужаса на лице.

Здесь снова появился звук – нудный, нарастающий звук приближающегося взрыва. Марго и Валерка морщились, но оставались беззащитны перед акустической пыткой. Девочка начала чувствовать, что ее подташнивает, и свет в глазах вот-вот сольется в точку. Из носа потекла тонкая струйка крови. Звук, замерев на невозможно высокой и противной ноте, исчез. Синие глаза Блаумона немного поугасли. Гудение стало прерывистым, каким-то старческим, будто техномагический аппарат подустал, закемарил или крепко задумался.

– Что это было? – шепотом спросил у Маргариты Валерка.

– Не знаю, что этот ваш Блаумон хочет сказать. Но, по-моему, он разные войны показывал без остановки… И те, что раньше были, и те, которые сейчас идут…

– Наверное, Витхольц был прав, когда говорил, что война – это навсегда, что она вечная, просто иногда засыпает. А как только появляется самый пустяковый повод, снова поднимает голову. Потому что люди на самом деле готовы убивать друг друга, и настоящий воин должен… – Валерка снова надолго замолк.

– Что должен? – осторожно спросила Маргарита.

– Хорошо, – будто после яростного спора соглашаясь с кем-то внутри себя, сказал Валерка. – Я расскажу. В тот день ко мне с утра пришел Витхольц. Опять весь такой торжественный и мрачный. Сказал, что снова настал великий день, второй после рождения Блаумона. Мы подошли к новому этапу. И должны довести начатое до конца. Наконец-то не только Хейзенги, но и нам выделили подопытный материал. Не самого лучшего качества, конечно. Второго сорта, но будем пробовать.

Если не выйдет с первого раза, будет и второй, и третий, и четвертый. Я смогу проявить себя как настоящий воин. Нужно не много: прочесть с листа текст и в конце направить кольцо туда, куда укажет Витхольц. Если кольцо сработает, значит, боги войны услышали наши молитвы. И Блаумон готов к действию. Но поступать я должен строго по указке его, Витхольца. В противном случае меня ждет смерть. Ставки высоки, и права на ошибку никто не имеет.

Он внимательно осмотрел меня, ощупал ноги, руки, голову, больно надавил на шею. Выдал листок со словами, которые я должен был читать перед Блаумоном, и ушел. Надолго. Тогда в первый раз двери моей камеры, то есть комнаты, – поправился Валерка, – заперли. Я не помню, час я сидел или больше до того момента, как Витхольц торжественно вывел меня, первым пропустил в зал с машиной, и я увидел… – Тут мальчик снова замолчал на несколько долгих минут.

– Что, что ты увидел? – робко спросила, не выдержав, Маргарита.

– Сначала маки в большой стеклянной вазе, синие. Потом девочку – кудрявую, черненькую. Я ее сразу узнал, хотя она очень похудела, и одежда на ней была вся изорванная, испачканная. Я не знал, как эту девочку зовут. Хотя раньше, до войны, встречал ее часто в той лавке с газированной водой, где она помогала родителям. Она всегда улыбалась мне, когда наливала шоколадную воду в стакан. Мне почему-то помнится сейчас, что платья на ней всегда были белые, или голубые, или розовые. Газированная вода шипела, брызги летели в разные стороны. Ложечки еще витые и стаканы высокие, таких я нигде больше не видел. Девочка мне очень нравилась, и каждый раз я решал, что уж сегодня непременно спрошу ее имя. Но так и не спросил… А тут она сидела в кресле на твоем месте. Между мной и Блаумоном, сильно перепуганная, заплаканная, грязная.