Дина Данилова Dayllary - Девятнадцатый

В тот вечер Дороти не требовала игр и развлечений. Сидя на коврике возле печки, она неторопливо раскладывала на расстеленном переднике стебельки, ведя непрерывный и непонятный, хотя и весьма выразительный монолог на языке детей в возрасте до одного года. Иногда очередной цветочек, оказавшийся в руке девочки, вызывал у неё целый поток эмоций: неожиданно комната оглашалась веселым визгом, а когда Меган, отрываясь от мытья посуды, поворачивалась к Дороти, та показывала ей растение и радостно хохотала.

– Нравится? – спросил Ирвин, присев на полу рядом с дочерью.

Дороти сосредоточено посмотрела на свои сокровища, потом выбрала один из стебельков и протянула его по направлению к матери. Потом посмотрела на Ирвина. Потом на Меган, и снова, и снова…

– Дать маме? – полушепотом произнес Ирвин. – Что сделать, маленькая? Зачем?

Меган неуверенно улыбнулась, наблюдая за ними. Но когда Дороти начала сердито вскрикивать, мать торопливо вытерла мокрые руки и подошла к девочке. Осторожно взяла протянутый ей стебелек, поднесла к носу, пытаясь определить, что это за растение. Но ни запах, ни вид этого «лопушка» не были ей знакомы. Она готова была поклясться, что никогда не встречала в местных полях ничего подобного.

– Дори, зачем это? – мягко спросила она.

Девочка потянулась к матери и положила маленькую ладонь на её живот. Ирвин вздрогнул. А Меган обняла себя руками, уткнулась лицом в колени и негромко произнесла:

– Да, Ирв, у меня будет ребёнок. К Имболку. Вернее… в конце января…

Меган была не только смелой и сильной женщиной. Помимо этого она обладала еще и отменным чутьем. В то время как Ирвин с грустным смешком заметил, что этому ребенку навряд ли повезет так же, как и Дороти, его жена заявляла, что безоговорочно верит дочери. Каждый день до поздней осени, она выпускала малышку ползать по полю, чтобы та могла собирать травы. Порой Меган казалось, что девочка разговаривает с цветами, как с живыми существами.

По вечерам Дороти подолгу разбирала свою добычу, обнюхивая стебельки и листья, раскладывая растения по маленьким глиняным горшочкам, которые Ирвин купил специально для неё в местной посудной лавке. Что и говорить: он обожал дочурку и откровенно гордился тем, что она растет ведьмой. После всего, что случилось за последний год, он словно переродился и видел теперь все в другом свете. Правда, наряду с отцовской гордостью это усугубляло в нем и чувство вины перед Эльвин Тануби и неизвестным юношей. Ирвин не сомневался, что незнакомец любил сожженную ведьму, и что ребёнок, которого он принес к костру, был их общий… К тому же, из глубин памяти всплывало и другое: изначально Эльвин жила в своем маленьком домике вместе с трехлетним мальчиком, очевидно, внебрачным своим сыном. Вина за разбитое сердце безымянного юноши, за осиротевших детей, за казненную девушку, и безумный страх, который Ирвин испытывал, думая о своих детях, искупал в его сердце лишь малую толику этого горького чувства.

В конце сентября, то есть через год после казни Эльвин, Дороти уже пыталась делать первые шаги и с неизменным упорством тащила свои горшочки к печке. Боясь, что она обожжется, Меган постоянно помогала ей, делая все, что, изъясняясь в основном жестами и громкими возгласами, требовала дочурка. Хорошая мать всегда понимает, что хочет её ребёнок и, не смотря на то, что словарный запас Дороти в то время составлял не более десяти слов, они все-таки сумели договориться.

Налить воды в котелок… вскипятить… бросить туда стебельки и листья этого незнакомого Меган растения. Сколько, доченька? Столько? Еще немного? Теперь хватит? Пусть кипит, правильно? Теперь добавить туда зернышек… и вот этих ягод. Снимать с огня? Я снимаю, солнышко, не сердись. Видишь, остывает. Что теперь?

Ничего. Налить в большую глиняную бутылку и поставить в шкаф. Еще рано, мамочка, пусть постоит, пока не придет твоё время рожать и не потребуется задержать роды до наступления Имболка. Не волнуйся, мама, я позабочусь о своем братике.

Приближался Самайн и в дом Стоуффоли зачастили женщины, ожидавшие детей. Присутствие Дороти, уже твердо стоявшей на ножках и деловито перебирающей свои травяные заготовки, внушало им надежду. Многим из них требовалось общение с Меган: они словно ждали от неё совета, как лучше прыгать и с какой крыши. Советы она давать боялась, а что касается доброго и успокаивающего слова, то оно находилось всегда и с избытком. Успокаивая женщин, Меган и сама переставала беспокоиться. Её вера в действия дочери была абсолютной и безусловной.

За два дня до Самайна у одной из женщин по имени Джил Пэтрис начались схватки прямо в доме Стоуффоли. Почувствовав, что её уже ребёнок решил появиться на свет, не послушавшись её многомесячных просьб дождаться последнего дня октября, Джил села, а вернее почти упала на пол и начала тихо плакать.

– Подожди, милая, не надо нервничать, – говорила Меган. – Может тебе просто кажется, это бывает. Ведь воды у тебя ещё не отошли, может еще все и остановится.

Но увещевания эти были больше похожи на беспомощные возгласы человека, умирающего от ножевой раны. Внутренним чутьем обе женщины понимали, что роды уже начались и ничто не может их остановить или затянуть до наступления Самайна.

– Он умрёт! – плакала Джил. – Мой бедный малыш, зачем ты так торопишься?!

Увидев, к чему идет дело, Ирвин пошёл в дом Пэтрисов. Испуганный и злой от собственного бессилия примчался муж Джил – Уилфред. Увидев, в каком состоянии находится его жена, он сел рядом с ней, не зная, что сказать. Все слова, что приходили ему в голову, казались пустыми и никчёмными. Тем ни менее, он что-то заговорил, то напоминая ей о том, что у них уже есть ребёнок, то уверяя ее, что ни в этот раз, так в другой, обязательно…

Чувствуя, что её голова вот-вот расколется на куски от ужаса, Меган на секунду отвернулась от плачущей Джил и застыла, изумлённая и испуганная, зацепившись глазами за крохотную фигурку, стоявшую у кухонного шкафа.

Это была Дороти. Годовалый младенец в длинном платьице из небеленого холста и чепчике с незатейливой вышивкой, выполненной руками Меган. Маленькая девочка, обычная с виду, и все-таки не такая, как многие другие. Вытянувшись, насколько позволял её младенческий рост, Дороти тянулась пальчиками к глиняным бутылкам на полке.

– Ах ты, ведьмочка моя! – воскликнула Меган. – Как же я могла забыть?!

Джил снова тихо взвыла, цепляясь за руку Меган, но та безжалостно вырвала свои пальцы из её хватки и бросилась к шкафу.

– Мама, – жалобно прошептала Дороти.

Руки Меган тряслись, когда она наливала зелье из бутылки в чашку. Крупно тряслись руки и стучали зубы. Глаза её были вытаращены, как у безумной.