Дина Данилова Dayllary - Девятнадцатый

Дэниел появился к полудню четвертого дня, голодный, уставший, с репьями в отросших волосах, которые он упрямо отказывался стричь. В ответ на все вопросы он лениво отмахивался и просил дать ему поесть. Увидев, что Скиллиан готова отшлепать мальчика, Кристиан увел сына в дом, напоил молоком и, без лишних разговоров, уложил спать.

– Посмотри на него, – говорил он жене, показывая на уснувшего в одежде Дэниела. – Он был где-то далеко, устал, сбил ноги… а ты кидаешься на него с расспросами и упреками.

– Да ведь любой получил бы трепку за такие прогулки, – напряженно отвечала Скиллиан. – Ушел, перепугал всех, ничего не сказал, и вернулся, как ни в чем не бывало. И, нет бы извинился, так от самой калитки начал требовать, чтобы его покормили! Куда же это годится?

– Разве ты не рада, что он вернулся живой и здоровый?

Скиллиан улыбнулась и припала головой к плечу мужа:

– Конечно, рада… А все-таки интересно, где он был?

Кристиан вздохнул и ответил серьезно:

– Отчего-то мне кажется, что он нам об этом не расскажет.

Он оказался прав. Проснувшись на другое утро, Дэниел не пожелал объяснять причин своего долгого отсутствия и рассказывать о том, где был все эти дни.

– Так было нужно, – отвечал он, глядя в вопрошающие глаза Скиллиан бесноватыми карими ягодами своих глаз.

Спустя четыре месяца он снова исчез, на этот раз всего на два дня, и никто уже не поднимал панику, хотя Тамира и Скиллиан и провели два вечера у калитки. Райвен хмуро ворчал, мол, мать-то моя, а волнуется так, словно Дэниел их общий со Скиллиан сын. Но в душе был доволен, что не нужно допоздна бродить где-то, сопровождая брата в его бесконечных походах и непонятных поисках. Дни, когда Дэниел уходил, становились для Райвена периодами свободы и насыщения двусторонней отцовской любовью, которой сполна одаривали его главы двух семейств.

Иногда в такие дни, если погода была тихой (а Дэниел чаще всего пропадал именно в солнечное безветрие), Райвен слышал, как в чистом воздухе над лесами звенит голос его брата.

– Слышите? Он поёт. С ним все в порядке, – говорил он Тамире и Скиллиан, которые никак не могли отучить себя волноваться за вечно исчезающего сына и племянника…

Единственным человеком, которого отлучки Дэниела злили и раздражали, была его сестра, родившаяся на год позже него.

Её успешное появление на свет поначалу вызывало удивление: все считали, что рождение двух живых детей с разницей в один год, удача, достойная скорее семьи Гайхаллеров. Но, как оказалось впоследствии, до рождения второго ребёнка им пришлось ждать еще очень долго.

Гораздо раньше случилось то, что объяснило рождение Рут Витуни и дало её брату прозвище, сотворённое из неведомо как залетевшего в эти края, иноземного слова «маэстро».

В утро своего одиннадцатилетия, Дэниел пришел к дому-на-площади. Долго стоял под окнами, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за ставен, дул на озябшие пальцы и молчал. Проходивший мимо по своим делам Генри Дилл, остановился и негромко окликнул его:

– Что ты здесь стоишь, дитя Имболка? Чего ждешь?

Пряча покрасневшие от холодного ветра кисти рук в карманах тонкой суконной куртки, мальчик подошёл к ограде и сказал шепотом:

– Я слушаю. Мне надо поймать…

– Что поймать?

– Ноту. Тон. Не знаю… Я должен поймать звук.

Дэниел помолчал, глядя в сторону. Его лицо было непривычно кротким и грустным.

– Ты – дитя Самайна? – спросил он у Генри.

– Да, я родился осенью.

– Осенью, – без выражения повторил Дэниел. – И ты был первым, кого приняла Гильберта?

– И это верно.

К чему был заданы эти вопросы, так и осталось непонятным, но, видимо, они что-то значили для Дэниела. Неожиданно мальчик отошел назад, к крыльцу дома, несколько раз быстро обернувшись на Генри. Движения его стали резкими, сосредоточенными. В глазах прыгала знакомая уже всему городу синяя искра.

– Ты что задумал, маленький демон? – спросил Генри.

В ответ мальчик рассмеялся, и звук его голоса рассыпался по окрестным улицам, пугая домашних животных и воронье, которое почему-то слеталось в город в дни колдовских праздников. Звонкое эхо вернулось, оттолкнувшись от редких облаков, стремительно летящих в ясном морозном небе. Странное чувство единения с этим смехом накрыло Генри, как облако дыма – легкого, но беспрепятственно пропитывающего всю одежду едковатым запахом. А Дэниел продолжал смеяться, обнимая себя за плечи и глядя в то в глаза Генри, то в небо, и с какого-то момента это был уже не смех, а захлебывающаяся вкрадчивая мелодия, берущая за душу и выматывающая нервы, как плач младенца… новорожденного младенца…

– Дэниел, ты слышишь? – спросил Генри изумленно. Мальчик оборвал мелодию, замолчал и обернулся на окна второго этажа, откуда доносился приглушенный, но тем ни менее отчетливо слышимый первый крик нового ребёнка. А на крыльцо уже выскочила Лийза, вытирая фартуком мокрые руки.

– Есть один! – радостно сообщила она. – Генри, можешь сбегать к Халлесенам и сообщить им, что родилась девочка! А ты никуда не уходи, – велела она Дэниелу, в шутливой строгости хмуря брови. – Стой здесь и пой! И чтоб к вечеру у нас было тринадцать новорожденных, иначе я тебе уши надеру!

Дэниел снова расхохотался:

– Надеюсь, что вы ждете не десять малышей! – сказал он, забираясь на забор. – Мне не под силу сделать из десяти тринадцать!

В этот момент открылось одно из боковых междуэтажных окошек и, появившаяся в нем Гильберта, бросила мальчику крупное яблоко.

– Прочисти горлышко, маэстро! – весело сказала она. – Лийза! Марш наверх! У нас еще двое на подходе!

К полудню неисправимый болтун Генри Дилл разнес весть о песнопениях Дэниела по всему городу. К дому-на-площади постепенно стекались люди, словно была в них какая-то безусловная необходимость.

Дэниел пел не все время: большую часть времени от сидел на заборе верхом (одна нога со стороны двора другая со стороны улицы), молча улыбался на расспросы любопытствующих, шептался с Райвеном, который прибегал время от времени, чтобы принести кружку молока или кусок хлеба с маслом… После каждого сеанса звукоизвлечения на Дэниела нападала безумная усталость, словно он вкладывал в песню нечто значительно большее, чем голос.

Все закончилось уже к семи часам вечера совершенно неожиданным сюрпризом. На крыльцо стремительно вышла торжествующая Гильберта и крикнула, перекрывая своим голосом песню Дэниела:

– Счастье да войдет в наш город! У нас четырнадцать малышей!

К тому моменту на площади собрались почти все жители города. Уже ни у кого не вызывало сомнения, что этот Имболк не будет омрачен смертью тех, кто не успеет родиться до полуночи. Все ждали чуда, и оно произошло… но все-таки ожидали всего тринадцать детей…