Елена Гарда - Книга III. Дар светоходца. Враг Третьей Ступени

Володар взволновано продолжал:

– Чем не версия? Все знают, что это беда. Его неисправимый грех. Пётр Могила потерял его… череп князя Владимира, я имею ввиду. И Гардариния потеряла земной духовный исток. Говорят, следом угас и небесный. Пламенник. И души людские измельчали без подпитки. Но об этом не принято вслух…

Володар уставился на портрет, будто ища в лике ответ. Кай внезапно понял, что всё будет в порядке.

Этот бесконечно ужасный длинный день никак не хотел заканчиваться. После дождя в окна машины веяло сыростью. Небо потемнело, потом снова посветлело, тучи разошлись и небесный горизонт зазвенел бесконечной прозрачностью. Кай видел, что дед за рулём потихоньку поглядывал в его сторону, но ни о чем не расспрашивал. Муза и Карна безучастно разглядывали город в небе.

Древнеград в Небесной Тверди застыл в серебристо-розовом покое. Там, наверху, точно не было места предательству и интригам. У них особый цвет, грязно зелёный, таким цветам место только на земле. Кай рассказал им об открытии Володара, но не стал говорить о встрече с родителями Гелевейки, об отзыве ходатайства, о дикой роли Орели Боян и о потерянном княжеском подарке. Он подумал, что это может совсем разбить сердце старикам, они и так за него переживали.

А Карна…

Он посмотрел на неё, внешне сильную и холодную. Она всё больше отдалялась. Они никогда не были особо близки, и сейчас в людском обличье ей было, наверное, труднее всех. Тихая девушка, ничем не приметная, большинство почти не замечало её, другая часть боялась, чувствуя в её пластике и взгляде необъяснимую леденящую угрозу. Им, наверняка, было странно и неприятно подчинять себя её тихой, неслышной силе, но они не могли управлять своим страхом. Она всё чаще исчезала, её не было дома по многу часов. Он вспомнил, как она плакала над Русланом в больнице. Как ранили её стычки с Тори. Какой беспомощной она была в магической ловушке Савонаролы. Это всё, что сегодня и сейчас, не для неё.

Человеческие дрязги созданы для людей, с их нервами-канатами, с цинизмом, набитыми шишками прошлых потерь и раздвоенными змеиными языками. Мы это переносим, мы к этому готовы лучше. Бить и давать сдачу нас тренируют книги, фильмы и близкие. Но она… дитя леса, крупинка первозданной чистой воли. За её внешним Кай научился узнавать ранимость, в голосе – отчаяние, на лице – улыбку разочарования.

Если бы он мог, если бы она послушала, он бы отпустил её. Плевать на Велеса с его стишками. Кому это вообще всё надо? Миру? Древнеградским магам? Немажам? Тогда почему единственно способного спасти их человека так бьют? Почему не помогают? Не знают? Не хотят? Нельзя?

Но столь глобальные вопросы порождали вопросы низшего порядка, и он снова и снова спрашивал себя – почему именно сейчас? Он задавался вопросом, как поведёт себя Марик в ночь Воронова Права? Он вспоминал слова Глеба и задавался вопросом, с чего бы Лиходеду подстраивать все так, чтобы именно его обвинили в нападении, и почему Орели Боян солгала.

Он всё же собирался обсудить это с друзьями. Но сейчас язык его одеревенел, на самом деле от страха, потому что если все эти слова будут произнесены, он уже не сможет опровергнуть ложь, кем-то в них заложенную.

…

Уже дома, не разуваясь, открыв дверку серванта и сказав себе, что это для храбрости, он налил себе полстакана вина. На вопросительный взгляд деда он вызывающе промолчал и залпом выпил. Дед потёр нос, секунду помедлил, качнувшись вперёд-назад на каблуках, и незаметно вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся и так же незаметно подставил под руку Каю тарелку с колбасой и помидорами. Кай взял кусок и налил себе снова. Где-то внутри у сердца было очень больно. Дед опустился в кресло рядом, не говоря ни слова. Кай не посмотрел на него, он провалился в свои мысли.

Возможно, она, Веремия, знала гораздо больше. Возможно, перемена в Марике – результат её колдовства. Это, думал он, возможно. И ещё она действительно испугалась последних слов Доброго Дуба. Он подумал, что в свои дремучие за-сто лет она была чертовски упрямой мерзавкой, а в молодости, дрянная ведьма, наверняка, была ещё и красавицей – но даже мерзавки и красавицы должны бояться кого-то, не так ли?

Его настроение ухудшалось. Кай упорно пил, убеждая себя, что если не замечать боли, она уйдёт. Перед ним появилась тарелка дымящегося супа. Он возил в ней ложкой и думал о поломанной судьбе, о девушке, которая была очень похожа на идеал, о Древе с опаловыми желудями и о договоре с Велесом, который должен привести к Возжжению полумёртвого Экзовитариума. Ему вдруг стало тоскливо. Он где-то слышал, что мужественность не связана с победой над страхом. Надо ли ему выбирать, каким быть – мужественным или бесстрашным. Является ли страх признаком слабости, спросил он себя, сразу же подумал, что это не так, а затем он не помнил уже, о чем он спрашивал себя, и снова глотнул из бутылки. Он найдёт её. И вернёт её. Он не может вынести мысль, что она где-то и может уже любит кого-то другого. Он выпил за эту мысль. Он отчаянно зевал, макал хлеб в остывший суп, пил снова и пытался сосредоточить взгляд на часах на стене, но взгляд скользил по стене в окно. Дед молча сидел напротив.

– Я люблю тебя, – сказал он ей, натянул одеяло на плечи и выпил ещё немного.

Дед опустил голову и потёр глаза.

– Я тебя тоже, внук.

Всё было так просто. Так было всегда. Он улыбнулся и сбросил одеяло. За окном, вдалеке в небе, как ему показалось, мелькнуло серебристое свечение. Он заметил его, грустно подумал и о нём, решив, что эта серебристая искра в небе заслуживает, чтобы за неё выпить. Там, наверняка, их верная Мистика. Он засмеялся и выпил снова. С ней не так страшно. Надо бы покормить её и отпустить Карну, или даже прогнать, прямо сейчас, решил он и оттолкнулся рукой от серванта, откупорив четвертую бутылку.

Вместо этого он уронил голову на руки и уснул. Ему снились дурные сны, и даже во сне он почувствовал боль.

Он закрыл глаза. Свет в окне был невыносим.

Потом он резко поднял голову, открыл глаза, и уставился на большое красное пятно в небе. Он знал, что это. Это была Кровавая Луна. Ночь Воронова Права. Значит вот так сразу…

Левая рука неприятно царапнула по постели.

Он в кровати, этого он не помнил. Он помнил, как выпил глоток коньяку, и вкус ему не понравился. Как бросил начатую бутылку с балкона во внутренний двор и услышал, как она разбилась о камни, и голосом Кикиморихи кто-то прокричал «Ах, бесстыжие!» Он крикнул в ответ: «Иди в задницу!» Он слышал, как его ноги волочатся по паркетным доскам и голос деда приговаривает «не бодайся», слышал, как невдалеке щёлкнул дверной замок, и кажется, ещё лица Музы и Карны. Это было вчера, давно. Сейчас на улице раздались хлопки – кто-то выбивал ковёр. В черепе отдалось звоном. Он со стоном закрыл глаза. Кровать, казалось, плясала под ним, комната двигалась как кабина чёртова колеса в режиме спуска.