Мария Кейль - Первый Гончар

Мой мастер опаздывал, и я скучающе рассматривал редких прохожих на вечерней площади да думал глупые философские мысли.

– Васик, дорогой, прекрати делать такое лицо, будто тебя здесь нет. Мне страшно становится! – Я вздрогнул: вот и Джаред, мой мастер, будь он неладен. Высокий и манерный тип. Глядя на него я вспоминал тех несчастных мужчин, которые играли женщин в театрах лет пятьсот назад, когда лицедейство считалось исключительно мужской работой. Он всегда держал себя так, будто шёл по театральным подмосткам, рассчитывая заранее каждый жест и каждую фразу. Удивительно, но он вел себя также, когда много лет назад, выпивал с моим отцом. Собственно, давняя дружба между семьями была единственной причиной, по которой он взял меня в подмастерье.

– Мастер, – я отвесил положенный поклон. Он небрежно кивнул в ответ и прикоснулся ладонью к двери. Она открылась сама, и мы зашли внутрь, оставив за спиной слова о нелёгкой доле Гончара и ценности работы. Мне показалось, или пес проводил меня взглядом?

– Ну что, Васик, готов творить чудеса? – спросил он, пока мы проходили узкий коридор. Ответа он дожидаться не стал и просто прошел вперед, спускаясь по каменной лестнице в подвал. Меня трясло от предвкушения, волнения и страха.

В сводчатом подземном зале собралось четверо мастеров. Рубашки были у всех разные, но каждый надел жилет и тонкой кожи. Гладкий коричневый материал одежды напоминал о том, из чего мы творим магию. Жилетки запрещалось стирать, потому одевали их только на церемонии. Чем более затертая ткань – тем более уважаемый мастер. Суровые немолодые (кроме одного) мужчины напоминали экзаменаторов, готовых высечь студента-недоучку. Так оно и было, ведь происходящее не столько посвящение, сколько экзамен. Гончар только тогда мог называться Мастером, когда мог сотворить живое. Так повелось после Освобождения Чемгана, так продолжалось и по сей день.

Пару веков назад, до войны с синими, Гончары только магическими предметами и помышляли. Скатерть-самобранка, ковер-самолет, чарки бесконечного пива, украшения, делающие обладательницу неотразимой – это из хорошего. А еще, по другим заказам – штуки управления сознанием, неразрывные наручники, отравленные ножи, арбалеты, бьющие без промаха. Великий Гончар, отец Яна-Освободителя, первый создал из глины живое существо: собаку. Вечного спутника, фамильяра. Гончар заточил в зверя сильную демоническую сущность с единственной целью: защитить семью и таких же мастеров от синих. Тогда он отдал за обжиг остатки своей жизни. Зачем, почему именно зверя, спутника – никто не знал. Мог ведь, как в сказках, лампу с одноразовым демоном создать.

Как бы то ни было, нынче полновесным Мастером считается только тот, кто может создать живое. Пусть даже ты потом всю жизнь будешь ожерелья вечной молодости для дам клепать. Главное – можешь.

Вот сейчас и я стоял перед главным испытанием для Гончара.

Мастера здесь нужны были не только, чтобы оценить результат. Они с помощью амулетов ускоряли сушку глины до того, что все изготовление керамика (вымешивание глины, лепка, долгая сушка и обжиг) можно было совершить за одну ночь.

Мне указали на стол. Там лежал комок белой глины и серебряный нож.

– Васик Левский, вы осознаете риск для вашего здоровья при создании живого керамика?

– Да.

– Васик Левский, вы принимаете ответственность за одушевленного керамика, созданного вами?

– Да.

– Готовы ли пролить кровь?

– Да.

– Ну-с, обязательные вопросы закончились, – мастер Джаред обратился к мастерам-экзаменаторам. – Кого он должен создать?

Самый молодой из четверых подошёл ко мне и с интересом всмотрелся в мое лицо.

– Создайте нам мотылька. Светящегося. Пусть он… ну, скажем, ищет живых людей в заданном пространстве.

Я сглотнул. Светящегося мотылька, который будет искать тепло? Мотылек должен лететь на огонь и тепло, а раз он светится, то куда он будет лететь и есть ли ему смысл лететь вообще?

– Не усложняйте, – хмыкнул другой мастер, – просто делайте.

Я подошёл к столу, взял нож и полоснул себя по запястью. На глину пролилась кровь и рана тут же закрылась, оставив тонкий нитевидный след, теряющийся среди десятков таких же нитей. Но я их уже и не видел: линии боли превращались в линии силы и текли сквозь пальцы.

Глина в моих руках. Моя кровь и душа. Сознание где-то глубоко в мире, где нет времени, где микромир существует как модель вселенной. Меня затягивает в привычную эйфорию созидания. Я удерживаю перед глазами образ маленького крылатого существа, простого и уязвимого, внимательно рассматриваю каждую ворсинку на крыльях, усики, глаза – и отпускаю образ.

Глина под моими пальцами обретает форму.

Я вынырнул из липкого экстаза, и услышал довольные слова одного из мастеров:

– Неплохо.

– А теперь отойдите от стола, Левский.

Я с трудом встал и отполз к стене. Они направили на стол странного вида раструбы, и вокруг мотылька образовалась сфера измененного времени. Знал я про такие штуки, но видел – первый раз. Спустя пару минут для куска глины прошло несколько дней.

– Теперь обжиг, молодой человек, – холодно сказал один из них.

Я снова беру в руки нож и режу свою руку – чтобы дать дух живому. Ставлю в печь. И жду. Мастера не вмешиваются: определить правильное время обжига – часть экзамена.

Для живого керамика времени требуется больше, чем для зачарованной вещи, намного больше.

Мои экзаменаторы откровенно скучали. И только молодой темноволосый Гончар с интересом поглядывал то на меня, то на настенные часы. Время двигалось неспешно, становясь пятой стихией. Земля, вода, воздух, огонь, время. Кровь мастера как вместилище души.

Все мы умрем раньше, чем простые люди: вместе с кровью уходит наша жизнь, и чем мощнее создание, тем больше мы стареем. Мотылек отнял у меня несколько дней. Первый созданный живой керамик отнял у своего мастера много лет.

Только вот я всегда думал: какая разница? На любой улице тебя собьет повозка, в подворотне накинется грабитель с ножом или посреди поля ударит молния – люди гибнут в любом возрасте от тысячи разных причин. Я хоть могу заниматься любимым делом.

Я открываю заслонку и ставлю на стол маленькую глиняную фигурку. Мы снова ждем. Никто не прерывает меня, ведь все, что делает Гончар, отражается на керамике. Жду, пока глина остынет и легонько касаюсь ее пальцем. И под моей рукой глина рассыпается, освобождая маленькое существо.

Пару раз взмахнув крыльями, он взвился под потолок, сделал круг, затем сел на плечо Джареду, потом молодому мастеру, потом остальным, и в конце вернулся ко мне. Он и правда светился: тихим, мягким светом, как огонек свечи.