Дмитрий Огненный - Камень Судьбы

Волк шагнул туда, где его снова ждала тьма и неизвестность. Одно он знал точно: что бы там ни было, он будет охотником, а не жертвой. И это несколько утешало.

Это утро начиналось для сеньора Андрэ Дигуаля, содержателя известнейшего в городе заведения под названием «Дорогой друг», сочетавшего в себе неизменные достоинства бакалейной лавки и трактира, не в пример раньше обычного. Причиной тому послужила назначенная еще неделю назад встреча со своим сводным братом, Филиппом Дигуалем. Немудрено, что он проснулся в весьма пренеприятном состоянии духа (хотя Андрэ и искренне любил своего брата, но что касается сна – то пару часиков еще бы явно не помешали; ему приснилась его покойная супруга, в этом сне она была жива и счастлива, улыбалась ему… но тут чьи-то робкие, но настойчивые толчки безжалостно выдернули его из блаженного созерцания – да так, что он больше ничего и не запомнил из своего светлого сна! – навстречу хмурому утру), разбуженный верным слугой Бертраном, получившим в награду лишь немилосердный пинок. Он сразу вспомнил, что ему предстоит отдать деньги и получить известия, которые также могли оказаться неприятными.

Впрочем, когда кувшин с освежающе прохладной водой, поддерживаемый умелыми руками служанки, брызнул на его лицо и затылок бодрящим потоком, враз сметающим остатки хмельного сна (вчера он с друзьями из уважаемых горожан отмечал у себя праздник – День Святого Дуга, а заодно и почтили память убитого герцога Альбаны, которого в городе, в большинстве своем, любили и уважали), он почувствовал себя намного лучше и одарил миловидную Адриану вполне жизнерадостным шлепком. Затем самостоятельно оделся и, перепоручив своему помощнику Фернандо все обязанности по лавке, отправился на встречу.

До десяти центральная площадь города оставалась практически безлюдной. Ничто не нарушало строгую и величественную тишину и спокойствие, царившие над главной улицей города. Широкая площадь пустела, угрюмо пустовал и сколоченный из крепкого дубового дерева прямоугольный помост, вокруг которого во время казни, как по мановению ока, сбирались толпы народа. Что поделаешь, если казни занимали не самое последнее место в культурной жизни Риоса. С тех пор, как Святая Церковь ввела строгие ограничения на появление в городе бродячих музыкантов, фокусников и танцоров, а также ужесточились гонения еретиков и поиски «нечистых», как называли тех, в ком так или иначе проявлялась магия, колдовство, приходилось довольствоваться тем, что есть. А казни случались чуть ли не каждый день. Так продолжалось довольно долго, до последнего времени, пока казни не сократились.

Все-таки, не мог не признать Андрэ, Святая Церковь сумела добиться мира и порядка в городе. Еретиков становилось все меньше, а что до прочих… Преступления, разумеется, все еще совершались, в частности, газеты писали о зловещем и неуловимом «Ночном убийце», навевающем ужас на весь город своими страшными деяниями, творимыми под покровом тьмы. Случались и грабежи, шулерство, мелкое воровство. Но зато прошло уже больше полугода, как казнили последнюю ведьму.

Это зрелище Андрэ видел своими глазами. Тогда как раз светило яркое, ослепительное солнце (чего не наблюдалось уже давно), вопреки уверениям тех смутьянов, что утверждали, будто ведьма вызовет бурю, и та унесет ее за облака. Площадь были забита битком, стоял непрерывный шум и гам. Но все гудение многотысячной толпы, заполнявшей площадь Шардан, названной так в честь своего архитектора, построившего также Собор Пресвятой Левы, было перекрыто ужасными воплями женщины, извивающейся в огне. Ее звали Анна, ходили мрачные слухи, что она публично прокляла имя Господа и убила своего ребенка. Как бы то ни было, ее смерть была ужасна. Андрэ невольно зажмурился. Еще не раз и не два после этого дня по ночам ему снились ужасные крики, и руки этой женщины, протягиваемые к нему, перекошенный рот, в то время как плоть на ее руках и лице морщилась, как печеное яблоко, и опадала в огне. Именно с той поры он перестал посещать казни, которые, впрочем, не особо жаловал и до этого.

Андрэ не оспаривал справедливость решений Церкви, как и то, что люди, гибнущие в пламени костра, лишаемые попеременно ног, рук, головы, задыхающиеся в петле, вероятно, виновны в своих преступлениях, но… все же сердце пожилого торговца кислыми винами и солеными колбасами противилось столь жестокому наказанию. Естественно, что свои мысли на этот счет он держал исключительно при себе. Мягкосердечие – порок, во все времена требующий большой скрытности и осторожности.

Сегодня утреннее небо над Риосом сияло иссиня-серой лазурью перевернутой воды. Точно взор человека, который после третьего бокала вина затягивает непроглядная муть, небо было замутнено грядой пустых бесформенных туч, в которых тонул невидимый солнечный диск. Собор Пресвятой Девы своими остроконечными длинными верхушками, казалось, уходил в это небесное варево.

Возможно потому, что широкое пространство центральной площади Шардан не было залито ярким солнечным светом, а, возможно, тому виной было его дурное пробуждение, но Андрэ почувствовал себя как-то неуютно.

Поток бодрости куда-то незаметно улетучился. Казалось, какое-то напряжение, неспокойный дух, витал в окружающем воздухе. Было душно, точно перед грозою. «Так и есть, будет дождь», – подумалось Андрэ.

Глядя в низко нависшую над ним облачную гряду, он вспомнил свой сегодняшний сон. Точнее эпизод из него ослепительной вспышкой возник перед его глазами: снова эта площадь, заполненная людьми, невыносимая жара в воздухе, так что больно «вдыхать, и горящий костер. Он стоит совсем близко, и видит, как языки пламени, точно преданные псы, смиренно лижут ноги женщины, той ведьмы. («Но нет,» – пытается протестовать разум, – «я же тогда был вдалеке, я не мог все это видеть…»).

Но он видит в мельчайших деталях, как жадно вздымается ее грудь, пытаясь вдохнуть побольше воздуха, как шевелятся ее чуть полноватые губы с родинкой в правом уголке, нашептывая нечто, что его слух не может ухватить. Темные глаза исполнены страдания. Но он не в силах оторвать взора от ее ног («О, боже, нет!..»), которые как-то пугающе меняются в усиливающемся пламени, что уже охватило легчайшее платье; кисти рук, связанных за спиной, отчаянно извиваются в тщетной попытке освободиться. Но нет, путы стянуты на совесть, и женщина дико кричит от боли, так что у Андрэ закладывает уши. («Нет, это всего лишь сон, пожалуйста…», – молит он).

Он делает несколько шагов вперед и падает, обезумев, на колени, у самой огненной границы, жар пышет ему в лицо, и он почти физически ощущает ее неимоверные страдания. Кольцо огня смыкается, и остается лишь лицо, на которое словно накинута ржавая сеть. Глаза женщины обращены к небу, к счастью, он не видит их выражения, шею свело в мучительном усилии, и она кричит, кричит, а ее слова словно раскат грома разносятся над забитой людьми площадью: «Возмездия! ВОЗМЕЗДИЯ…». Он больше не в силах этого слышать, его перепонки готовы лопнуть. Андрэ хватается за голову и… просыпается.