Томас Томас - Маска Локи

Элиза : Но вы не согласны?

Гарден (пауза в одиннадцать секунд) : Ты думаешь, я сошел с ума?

Элиза : Это не в моей компетенции. Я не решаю. Я слушаю.

Гарден : Ладно… можно сказать, я всегда чувствовал нечто особенное. Даже когда был маленьким, я чувствовал себя чужим, не таким, как все. Чужим, но не посторонним. Не бунтовщиком. Это похоже на чувство огромной ответственности за мировой порядок, за всю грязь и все разрушения, чувство, более острое, чем у других. Порой мне казалось, что на мне лежит груз вины за двадцать первое столетие. Порой мне хотелось стать своего рода спасителем – но не в том смысле, какой вкладывает в это слово религия.

То, что я чувствую, – это некое могущество, или, может, скорее умение, мастерство, сила, или скорее способность, которой я когда-то владел и которую забыл. Напряжение мускулов, биение крови, ощущение безграничности своих возможностей. Если бы я только сумел привести свои мысли в порядок, эта сила, это умение оказались бы у меня в руках. Способность отбрасывать врагов со своего пути одним взмахом руки. Поднимать камни при помощи энергии, исходящей из моих глаз. Заставлять горы дрожать от одного моего слова.

Элиза : Наш век – век толпы, Том. Многие люди чувствуют себя бессильными и обезличенными, как колесики гигантского механизма. Их «эго» компенсирует себя необоснованными фантазиями об «избранности» или сознанием возложенной на них «миссии».

Новая ветвь психологии, называемая уфолатрия, объясняет истории о контактах с пришельцами и тому подобные вещи желанием человека быть замеченным обществом, которое долго игнорировало человеческий фактор. Раньше люди подобной ментальности рассказывали о том, как им явилась Пресвятая Дева Мария.

Многие испытывают то же чувство скрытой силы, которое вы только что описали. Этим же можно объяснить веру в ведьм. В вашем случае, вероятно, все это выражено сильнее. В конце концов, вы владеете сложным искусством игры на фортепиано. Может, вы еще что-нибудь умеете?

Гарден : Мне всегда легко давались языки: путешествуя по Европе, я научился бегло говорить по-французски и сносно – по-итальянски. В Марселе немного выучил арабский.

Элиза : Есть ли у вас какие-нибудь другие интересы? Спорт?

Гарден : Мне нравится быть в курсе современных точных наук, читать об открытиях, особенно в космологии, геохимии, радиоастрономии. Суть этих наук не меняется, и за их развитием можно следить.

Спорт? Полагаю, что я в хорошей форме. Если проводишь шесть часов, сидя и упражняя только пальцы, кисти и локти, приходится поддерживать форму. Я обучался айкидо и немного карате, но моя жизнь – это мои руки, и я не могу калечить их в драке. Вместо этого я научился защищаться ногами. Можно сказать, что я способен постоять за себя, если пьяная драка приближается к пианино.

Элиза : Так, теперь мне понятно ваше выражение «отбрасывать врагов со своего пути». Люди с тренированным телом часто чувствуют нечто вроде ауры здоровья, уравновешенности, что можно описать словом «сила».

Гарден : Ты думаешь, я ненормальный. Но ты не права. Я в здравом уме.

Элиза : «Нормальный» или «ненормальный» – эти ярлыки уже не имеют прежнего значения. Я говорю, что у вас может быть слабая и полностью компенсируемая иллюзия, которая может не беспокоить ни вас, ни ваших близких, если она не отражается на вашем поведении.

Гарден : Ну спасибо. Но ты не чувствуешь кожей дыхания наблюдателей.

Элиза : Наблюдателей? Кто такие «наблюдатели»? Опишите их.

Гарден : Наблюдатели… Временами я спиной чувствую чей-то взгляд. Но стоит обернуться, и взгляды ускользают прочь. Но лица всегда выдают их. Они знают, что обнаружены.

Элиза : Может быть, это специфика профессии, Том? Вы много выступаете. Вы зарабатываете на жизнь игрой, и люди видят, как вы это делаете. Незнакомцы в толпе могут узнать вас или решить, что узнали, но не осмеливаются признать это. Поэтому они отводят глаза.

Гарден : Иногда это больше, чем просто наблюдение… Скажем, я перехожу улицу, задумавшись и не глядя на светофор, и внезапно кто-то толкает меня, «случайно», будто спешит к своей машине. И в это время грузовик скрипит тормозами как раз там, где был бы я, не толкни он меня.

Элиза : Кто вас толкнул? Мужчина?

Гарден : Да, мужчина.

Элиза : Он вам знаком?

Гарден : Не знаю, они все на одно лицо. Ниже и плотнее меня. Не толстые, но крепко сбитые, как русские тяжеловесы, широкоплечие, с хорошей мускулатурой. Идут тяжело, будто преодолели сотни километров. Одеты всегда одинаково – длинный плащ и шляпа, которые полностью закрывают фигуру, даже в жаркие дни.

Элиза : И часто такое бывало?

Гарден : Я могу припомнить два или три случая. И всегда на улице, при сильном движении. Однажды это произошло, когда я шел рядом с домом, на верхнем этаже которого мыли окна, и один такой остановил меня, попросив двадцатипятицентовик. Вдруг рядом метров с пятидесяти свалился кусок брандспойта. В другой раз в вестибюле отеля я наткнулся на сумку и пропустил лифт, который застрял между этажами. Это все наблюдатели.

Элиза : Их слежка всегда помогает? Они вас охраняют?

Гарден : Да, всякий раз, когда меня пытаются сбить машиной или расстреливают мой дом. ( Тихо .) Я пришел к мысли, что люди, пытающиеся убить меня, появляются одновременно с теми, кто хочет стать мной.

Элиза : Том, я вас плохо слышу. Вы сказали, люди пытаются стать вами?

Гарден : Да. Люди пытаются войти в мою жизнь, чтобы жить, вытеснив меня.

Элиза : Я не понимаю. Вы говорите о других личностях, которые пытаются разделить с вами ваше тело?

Гарден : Ничего подобного. ( Зевает .) Ладно, я пошел. Уже четыре, а я отыграл три полных сета. Для компьютера у тебя прелестный голос. Может быть, я позвоню еще.

Элиза : Том! Не вешайте трубку. Мне необходимо знать…

Гарден : Я сейчас упаду и засну прямо в телефонной будке. У меня есть твой номер.

Элиза : Том! Том!

Отбой.

Том Гарден отодвинул засов и открыл дверь. Запах Атлантики ударил ему в ноздри: мидии, водоросли и черная грязь прилива – смесь бензина и гудрона. Том провел длинным пальцем по запотевшему стеклу кабинки и извлек несколько нот, случайно сложившихся в мелодию: ми бемоль, восходящее трезвучие к ля, фиоритура.

Гарден слишком устал, чтобы продолжать дальше. Он вышел из будки и направился к тротуару. Асфальт был влажным, и, когда он пошел, стараясь не ступать в лужи, кожаные подошвы башмаков тут же начали хлюпать.

В этом городе, в этом веке, даже в районе, где жили всего шесть миллионов человек, шум не стихал никогда: подземка грохотала в туннеле, вращались патрульные антенны, дорожная сеть давала знать о себе гудками. Слабые звуки перемешивались со случайными шумами: где-то открыли окно, где-то замяукала кошка, за два квартала отсюда разворачивалось такси.