Екатерина Воронцова - Леди и Некромант

Он сложил пальцы, создавая контур простенького атакующего заклинания.

Ближе.

И еще на шаг.

И на два… наполнять контур силой приходилось осторожно. Малейший всплеск насторожит каюшу. А та уже едва ль не скулила, изнемогая от голода. Руку протянула.

И дамочка ей.

Дружеское рукопожатие, конечно… темные когти сжали белое запястье лайры. Каюша раскрыла рот, полный острых треугольных зубов.

В него-то Ричард и ударил.

Попал.

Он привычно закрыл глаза за мгновенье до того, как голова каюши разлетелась в клочья. Хлопнуло. Громыхнуло. И плеснуло в лицо горячей жижей, что, в общем-то, тоже было привычно, но неприятно. Он отер ошметки нежити рукавом и развернул дамочку, которая до сих пор пребывала в ступоре.

Затуманенный взгляд.

Приоткрытый рот.

Она, конечно, хорошенькая – некрасивых лайр не бывает, но сейчас выглядела на редкость жалко. И пощечину Ричард отвесил от всей души. За глупость.

И чтобы очнулась.

Она и очнулась. Но ровным счетом для того, чтобы упасть в обморок. Прелесть какая…

Очертив на земле круг, Ричард бросил в него склянку с огненным зельем. Оно, конечно, убить каюшу он убил, но огонь лишним не будет.

Полыхнуло до небес.

Потом пламя привычно осело, и цвет постепенно изменился с темно-зеленого, активного, на белый. К утру и вовсе алым станет, горячим, но не смертельным. Надо будет ребятам сказать, пусть мясо из хладокамеры достанут. Жареное на углях мясо Ричард очень даже жаловал, во многом еще потому, что испортить это нехитрое блюдо не удавалось даже ему.

Дамочка пришла в себя еще на поле.

– Ч-что эт-то б-было? – поинтересовалась она, слегка заикаясь, то ли со страху, то ли говорить на плече лежа было неудобно.

– Каюша.

– Она х-хотела м-меня сожрать?

– Нет, с днем рождения поздравить собиралась.

– У… у м-меня д-день рожденья осенью…

Надо же, а Ричард ожидал слез и упреков. А у нее день рождения осенью. И, усмехнувшись, он ответил:

– А она заранее…

Дамочка замолчала. Задумалась.

Оливия.

Подходящее имя для лайры. Почти Орисс… может, поэтому? Так и не простил… и верить не научился… и поневоле ждал подвоха от женщин, даже если не лайр… матушка все не теряла надежды Ричарда женить. И когда случалось ему появляться в родном тихом городке, она устраивала званые ужины. В том смысле, что звались на них все более или менее подходящие особы в возрасте от пятнадцати до сорока пяти лет. На этих ужинах Ричард чувствовал себя грызлом, загнанным в ловушку.

– Вы н-не м-могли бы м-меня п-поставить? – шепотом попросила дамочка.

Оливия.

Ее зовут Оливия, можно – Ливи… не то чтобы Ричарду так уж важно ее имя, но все-таки с именем удобней.

– Зачем?

– Извините… н-не сочтите за придирку… или жалобу, но… у вас н-на редкость неудобное плечо.

– Да?

– Острое, – вздохнула Оливия. – Я уж лучше сама…

– А вы…

– В обморок обещаю больше не падать, но… меня, кажется, сейчас стошнит.

Веский аргумент, однако.

И Ричард решительно стряхнул дамочку в придорожные кусты. Следовало сказать, что она не упала, как втайне Ричард ожидал, но вывернулась с воистину кошачьей ловкостью.

А вот стошнить ее стошнило.

В те же многострадальные кусты.

Я лежала, свернувшись калачиком, и старательно притворялась спящей. Получалось из рук вон плохо, притворяться я никогда не умела, но ширма, заслонившая мою постель от гостиной, с успехом компенсировала недостаток актерского мастерства.

Постель была… мягкой.

Лоскутное одеяло, пожертвованное Тихоном, теплым и уютным.

Да и вообще… мое возвращение в октоколесер – нет, надо подсказать другое наименование этой махины, пока я язык не вывернула – сложно было назвать триумфальным.

Зареванная.

Заляпанная от макушки до пят смрадной черной жижей, с прилипшими к этой самой жиже листьями и паутиной, я мало отличалась от чудовища.

Некромант, чья любезность иссякла, не соизволил руки подать. Напротив, отвесив весьма издевательский поклон, он произнес:

– Прошу прощения, благородная лайра, но кровь нежити отвратительно отстирывается. А одежды у меня не так много, чтобы ею рисковать.

Одежды ему жаль, значит.

А меня, пытающуюся забраться по скользкой лестнице, не жаль. И что мне оставалось делать? Гордо подхватить драный подол – у меня, между прочим, одежды вообще нет – и кое-как, вряд ли с подобающим благородной лайре изяществом взобраться в вагончик.

– Принимай свою красавицу, – гаркнул Ричард. И над самым ухом, паскудина этакая, я даже присела от неожиданности. – Только отмой. А то смердит.

Меня едва не сожрали, а ему смердит…

Себя бы понюхал, куст розовый.

Но я промолчала, решительно наступив себе на горло, а точнее, на язык. Все же Ричард пусть и не джентльмен ни разу, а жизнь мне спас.

Грен разохался.

Тихон поскреб длинное ухо, что, как я поняла, свидетельствовало о некоторой растерянности, и предложил принять ванну. Естественно, я не возражала.

Ванна.

Горячая вода. Ароматизированная соль из личных запасов Грена. Бутыль с вязким зеленоватым шампунем, которую сунул мне Ричард, буркнув, что от нежити всякого нахвататься можно. И пахло из бутыли подозрительно знакомо, как от противоблошиного средства, которое покупала бабушка для нашего кота.

Ладно.

Тихон принес полотенца…

И ширмы поставил, закрепив железными крючками.

Он же поднес и чая с ромом. Или скорее рома с чаем? Я даже не уверена относительно рома, но пахло от кружки спиртом, да и вкус был соответствующим. Но выпила я это успокоительное до дна. В конце концов, сегодня можно.

Ванна расслабила.

За длинную рубаху из тончайшего полотна, правда, измаранного сажей и маслом – пятна трудновыводимые и в моем мире, – я была искренне благодарна, как и за постель, в которую меня уложили бережно, пожелав напоследок хороших снов.

Ага… после всего-то…

Но я послушно закрыла глаза.

Свет не погас, скорее уж стал мягким, приглушенным. Да и обитатели вагончика никуда не делись.

– Зачем ты это сделал? – тихо спросил Грен. Почти шепотом. Но в исполнении подгорца шепот звучал весьма внушительно. Я поспешно натянула на ухо одеяло и старательно засопела.

– Что именно? Уничтожил каюшу? Это мой долг перед обществом.

Надо же, какой общественно обязанный отыскался.

– Нет. Зачем ты позволил этой твари добраться до Оливии?

Вот, и мне тоже интересно!

– Ну… если я скажу, что успел в последний момент, поверишь?

– Ахал бы дядя, на себя глядя. Ты вышел сразу за ней.

Интересно.

То есть я предавалась рыданиям по невинно оборванной жизни, прошлой жизни, а он стоял в стороночке и наблюдал? Утешать и не пытался? Впрочем, что еще ждать от этого… хама?