А. Кошелев - Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура

А всего наш полк потерял на Халхин-Голе треть летчиков.

В последние годы мне не раз приходилось слышать: мол, а не напрасны ли были все эти жертвы? ведь восточный берег Халхин-Гола, из-за которого разгорелся конфликт, это сосем небольшая территория — 70 на 30 км, — так стоило ли из-за какого-то клочка пустыни копья ломать? Безусловно стоило. Японцам нужен был плацдарм для нападения на СССР. Они давно строили планы захвата советского Дальнего Востока. Первой пробой сил был Хасан. Потерпев там поражение, японцы решили взять реванш на Халхин-Голе. Не вышло. Мы преподнесли им такой урок, что даже осенью 41-го, когда немцы стояли под Москвой, Япония так и не решилась вновь напасть на СССР.

Что еще рассказать? После окончания боев наш полк задержали на Халхин-Голе до конца года. Скука была смертная. В свободное время занять себя нечем. Нам оставили всего два фильма — «Волга-Волга» и «Петр I», и мы смотрели их раз по сто, так и прозвали: «Петр 101-й», потом стали крутить без звука, потому что выучили наизусть, потом — от конца к началу, потом вперемешку… До сих пор помню эти фильмы чуть ли не дословно.

Доходившую до нас прессу зачитывали буквально до дыр. Не поверите, но я и сейчас — спустя 65 лет — могу наизусть декламировать сатирическую поэму, напечатанную по окончании боев в нашей полевой газете «Героическая красноармейская». (Вот только имя автора забыл.) Стихи были стилизованы под популярную песенку «Все хорошо, прекрасная маркиза», а речь там шла о командире 23-й японской дивизии генерале Камацубара, который, бросив свои обреченные войска, вместе с иностранными корреспондентами на самолете бежал из халхингольского котла. И вот он является на доклад к японскому императору — микадо, — и между ними якобы происходит такой разговор. Император спрашивает:

Еще помню, что у многих из нас были амулеты — летчики ведь суеверны, хотя командование этого и не одобряло, — а меня хранили даже два талисмана: ключи от квартиры (хотелось верить, что они помогут вернуться домой) и значок парашютиста, подаренный Чкаловым. Я ведь учился на штурманских курсах в Горьком в одной группе с его племянником, и Чкалов несколько раз приезжал того проведать. Однажды Валерий Павлович встретил нас после группового прыжка с парашютом, поздравил и подарил каждому по такому значку — а потом говорит: видите бочку с пивом? идите скажите продавщице, чтобы налила каждому по кружке за мой счет.

На Халхин-Голе, когда мы мучились от жажды в 40-градусную жару, мне это чкаловское пиво разве что не снилось…

А подарок Валерия Павловича я не сберег. Уже во время Отечественной войны, когда нас подбили в очередной раз, пришлось садиться на горящем самолете. Выскакиваю из кабины — обожженный, в тлеющей гимнастерке, — подоспевшие друзья срывают ее с меня по кускам, затаптывают сапогами — тогда, должно быть, значок и затерялся. До сих пор жаль.

В последний раз меня сбили уже весной 1944-го. Сначала наш ПЕ-2 попал под шквальный зенитный огонь, потом навалились «мессера», изрешетили машину, ранили командира и стрелка-радиста, да и меня посекло осколками. Пришлось идти «на вынужденную» — садились «на брюхо», но угодили в противотанковый ров и перевернулись. Стрелок погиб, а меня швырнуло на рычаг бомбосбрасывателя, сломало ребро, повредило печень. Висим с командиром на привязных ремнях вверх ногами и не можем выбраться — заклинило колпаки. На наше счастье, подоспели пехотинцы, приподняли хвост машины и вытащили нас. В госпитале меня признали негодным к летной службе. Помню, зол я был страшно — как же так, фрицев добьют без меня. И вдруг в доме отдыха для выздоравливающих выдают форму и приказывают готовиться к отъезду. Привозят на вокзал, там уже целый эшелон нашего брата. Знакомимся — почти все летчики, все прежде служили на Дальнем Востоке, многие прошли Халхин-Гол. Вряд ли это случайное совпадение. Эшелон трогается — и тут мы понимаем, что везут нас не на фронт, а в противоположном направлении, на восток. Поднимается шум, возмущение, кто-то предлагает остановить состав силой. На первой же остановке, в Кургане, все высыпали из вагонов — одни к машинисту, другие — к начальнику вокзала: требовать, чтобы эшелон развернули на запад; а кое-кто и в буфет: «проверить» спиртное. В общем, анархия! И тут на вокзальной площади раздаются выстрелы. Мы — туда. Видим, на цветочной клумбе стоит незнакомый полковник и палит из нагана в воздух. Оказалось, военком Кургана. Мы притихли, а он говорит: «Думаете, вас отправили на восток по ошибке? Думаете, об этом не знает Верховное командование? Лично товарищ Сталин?» Мы молчим. «Вскоре вы сами убедитесь, — продолжает военком, — что в тех местах, куда вы едете, вы будете очень нужны. А на западе фрицев добьют и без вас». На том наш «бунт» и закончился. Опустив головы, мы молча побрели к своим вагонам. Вскоре состав тронулся — дальше на восток.

Потом мы часто поминали этого полковника добрым словом. Он раньше нас понял, что война завершится не на западе, а на Дальнем Востоке, разгромом Японии. И нам повезло участвовать в подготовке этого последнего похода, повезло дойти до Порт-Артура, поклониться праху погибших там сорок лет назад русских солдат и сказать им: мы вернулись, мы рассчитались за вас.

Но первый шаг к этой великой Победе был сделан летом 1939 года на монгольской реке Халхин-Гол.

Часто спрашивают, что собой представляли наши танки того периода? Отлично помню их. На вооружении разведывательного танкового батальона были БТ-7. Это была бронированная гусеничная однобашенная машина, работающая на бензине с водяным охлаждением. По хорошим дорогам передвигалась и на колесном ходу, развивая довольно большую скорость. Вооружена она была 45-миллиметровой пушкой и тремя пулеметами.

Японцы тогда таких танков не имели. Их боевой парк лишь наполовину состоял из машин, вооруженных пушкой. Остальные имели только пулеметы.