А. Кошелев - Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура

А 17 августа гарнизоны японских ДОТов наконец выкинули белый флаг. В плен сдались около 54 тысяч солдат и офицеров во главе с генералом Намуро. Но кое-где еще продолжались перестрелки — наши солдаты зачищали территорию укрепрайона и гору Хайлар от японцев, которые не желали капитулировать.

Через пару дней проведать меня в медсанбат пришел Михаил Васильев. Он сказал, что к вечеру дивизия выступает на Большой Хинган. Мне не хотелось отставать от своего полка, и я сбежал из санбата. Когда вернулся на батарею, комвзвода спросил меня, как самочувствие. Я ответил, что нормально, хотя голова еще болела, а повязку с головы снял, чтобы мне поверили. Пехотные полки дивизии уже пошли вперед; наш полк двинулся за ними через два часа.

Подъем на Большой Хинган был очень трудным — хотя на колеса надели цепи, машины все равно буксовали; на крутых склонах часто приходилось слезать и выталкивать их, а пушки тянуть канатами. Не доходя перевала, наткнулись на опорный пункт у села Бухэду, где самураи вновь оказали упорное сопротивление — ожесточенные бои затянулись почти на двое суток; японские смертники, прикованные к скалам, вели по нам огонь из снайперских винтовок и пулеметов и в плен не сдавались, делая харакири и умирая у нас на глазах. Лишь после того как огневые точки были подавлены нашей артиллерией, в Бухэду ворвались танки и пехота. Японцы отступили к горе Цицикар, где и были добиты.

После чего наша дивизия двинулась дальше на Харбин, но через сутки остановилась — нам объявили, что японская армия разгромлена окончательно и война закончена. Мы кричали: «Ура!» и «Победа за нами!»

Мой отец Егор Плетнев воевал с японцем еще в первую русско-японскую войну, в 1904–1905 годах. Я хорошо помню его рассказы отой войне: они мне многое дали в плане военно-бытовых навыков, позволяющих успешно выживать в экстремальных условиях.

Само собою разумеется, что слово «выживать» не следует понимать, как «любой ценой».

Первейшая заповедь отца, которая стала и моей: «На службу не напрашивайся — от службы не отлынивай!»

Вторая строка отцовой науки гласила: «Награда несчастье за собой тянет». Было такое поверье у солдат начала века: стоит получить награду — жди несчастья: либо поранение получишь, либо хворь какая пристанет, а не то, не приведи Господь, помрет кто из родных или близких…

Ну и — классическое Суворовское «расчет, глазомер, натиск»:

1) Дерись расчетливо, а не в запале; разумом, а не сердцем.

2) Твердо знай, где противник, что он делает и чего от него можно ожидать; при атаке — падай на восьмом шаге, переползай в сторону и — беги дальше, будто земля под тобой горит.

3) Порыв не терпит перерыва; а недорубленный лес снова вырастает.

Это — так сказать, теория.

Ну, а практика — совсем другой была: как окопаться, быстро и надежно, как работать штыком и прикладом, как из топора щи да кашу варить, как костер развести, чтобы и тепло, и незаметно было. Ну и многое другое.

Ребенком я был поздним, родителя в тридцать шестом НКВД прибрало, и было мне тогда всего двенадцать годочков от роду. Как дальше жить? Уголовные — к себе зазывали: у нас, дескать, не пропадешь! Да мне что-то не глянулось: ни дела толкового, да и народ — не серьезный, без основательности. Ветер в головах гуляет да романтика дурная — а больше и нет ничего…

Прибился я к артели промысловиков: летом шишковали да жадеит ломали, а зимой — белковали. Ну и, само собой, ни от старательского золотишка, ни от золотого корня тоже не отказывались… Но здесь уж — как повезет: когда густо, а когда и пусто. В общем: как потопаешь, так и полопаешь…

Неплохо жили, да недолго: в сорок четвертом раскассировала НКВД нашу артель — кого на распыл, кого по лагерям, кого по оргнабору; ну а меня в армию забрили. И отправили во Владик (у нас так Владивосток называют) — службу ломать.

И тут моя жизнь вновь резко изменилась: на сортировке распределили меня, как ни странно, в кавалерию. Навык общения с лошадьми у меня, конечно, был: в старательском деле — куда же без лошади; машин у нас там не было, а на своих двоих много не находишься…

Родитель, однако, говорил, что при царе-батюшке все не так было: в кавалерию в основном брали выходцев из южных губерний: хохлов там, бессарабцев всяких и прочих молдаван; ну, а горцы дикие и прочие ухорезы — те охотниками шли (то есть вольной охотой — добровольцами). Я еще присказку отцову о том, кто и где служит, крепко запомнил: «Умный — в артиллерии, красивый — в кавалерии, счастливый — на флоте; дурак — в пехоте!»

Впрочем, в абсолютную истинность этой присказки я никогда особенно не верил — но сформулировано красиво и ладно.

Справедливости ради, замечу, что родитель мой артиллеристом служил, а меня вот — в кавалерию занесло, хотя красивым отродясь не был: неладно скроен, да крепко сшит — это обо мне…

Так я и попал на вторую русско-японскую войну. Началась она в августе 1945 года, а продолжалась, по сути, три недели.

Соединение, в котором мне довелось служить, именовалось 59-й кавалерийской дивизии и входило в состав конно-механизированной группы генерал-полковника Плиева.

До лета 1945-го дивизия дислоцировалась в Забайкалье. Конский состав — гнедые монголки в хорошем состоянии, втянутые в работу. Сбруя особых нареканий не вызывала. Подразделения были неплохо сколочены и слажены. В вооружении — высокий процент насыщенности автоматическим оружием, артиллерией, танками, инженерной техникой и средствами связи. Большое внимание уделялось грамотному применению к местности: здесь-то мне и пригодилась отцова наука по закапыванию в землю по самую маковку.

В июле дивизия совершила многокилометровый марш на территорию МНР, к самой границе с Китаем. К вечеру 25 июля мы достигли района сосредоточения: в степи, на западных скатах высот у небольшой речки Баян-Гол, в нескольких километрах юго-восточнее Да-риганга. По прибытии в район сосредоточения, дивизии был устроен смотр, на котором, помимо советских военачальников, присутствовали и монголы. Смотр прошел успешно: дивизия образцово зарылась в землю и замаскировалась. Землянки, укрытия для техники, щели проверяющим не удалось обнаружить ни с земли, ни с воздуха. Монголы были поражены состоянием конского состава, подгонкой и состоянием снаряжения, особо было отмечено, что кони-степняки содержатся в самом образцовом порядке. Особое восхищение вызвал проход пулеметных тачанок, запряженных четверней, на полевом галопе. Затем двинулась артиллерия, в том числе и «Катюши». В завершение прошли «тридцатьчетверки». Генерал-монгол поднял вверх кулак, и заявил: «По ту сторону Гоби нет дивизии, равной этой!»