Array Коллектив авторов - Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Лександра, предоставленная себе, всё ходит, злая… и кофе ей хочется, а нельзя… боится платье залить.

— И баталия же у нас пошла с Мясничихой! Дом на дом пошёл. Они было заперлись, да Васька плечом дверь вышиб, на это он здоров.

Девушки смеются.

— У Эмильки до сих пор волосы болят, оттрепали её.

— А я хочу костюм пажа, как в балагане на ярмарке, — заявила Амалия: у вас выкроек не найдется, Пелагея Петровна?

— И в старом хороша, — сухо отрезала хозяйка: ей забастовками этими дом закрывать надо, а ее пажом выряжай.

— Амалии пошло бы, — подзуживает портниха: — Фигура подходящая.

— Вам-то выгодно новый заказ, а я с чего стану? Обработай, Амалия, ходатая, что он к тебе прилип, табачищем его провоняла даже, пусть тебе платье закажет — слова не скажу, мне же приятнее, что мои девушки нарядными ходят.

Портниха дипломатично молчит:

— А Лександре…

Но та только и ждёт зацепки.

— Ты со мной равняться не смей. Я со всякими не хоровожусь, солидный человек, образованный — так.

— Васька больно образован!

— Какой есть, моя охота. А тебя кто свистнет, ты и беги, ластись. Меня ещё купец мой выкупит.

— Как же, нашла дурака. И квартиру тебе?

— И квартиру.

— И обстановку?

— И обстановку. Платье купил же?

Амалия, не находя ответа, хватает стакан кофе:

— Ты меня лучше не защемляй, а то…

Лёгкий крик, и Лександра, ворча, побеждённая, отступает.

— Вы как, Пелагея Петровна, что нового? — заводит разговор Авдотья.

— Ох, и не говорите! Кому теперь в голову пойдёт платья новые шить. Куда не приди, вещи собраны, люди на углах сидят. Как пожар какой. Собрать собрали, а ехать нельзя. Машинисты пар из паровозов выпустили и ушли себе в лес по домам. Начальству их оттуда и не вытащить! На станции-то что делается, который день публика сидит, плачет, а сидит. Хорошо, у кого деньги есть, или кто, как вы, на месте живет, никуда ходить не надо, к вам все сами придут.

— Ох, вашими устами мёд бы пить!

— А что, не так разве? И придут, и постучатся, коли заперто. Пустите, мол, очень нужно… Ха-ха-ха!

— Забавница вы, Пелагея Петровна, ха-ха-ха!

— Не дай Бог такого дела, как у меня. Бегай, проси, нет ли работы. Со дня на день живёшь. А теперь всю голову потеряли, руками машут: боимся и боимся. Большая-то мануфактура стала, вот и страшно, всё работала, а вчера стала; фабричные на город хотят идти.

— Ай-ай-ай?!

Дзынь, дзынь, дзынь!

— Это что? Ай!

Слышны торопливые шаги бегущего человека и крик Васьки:

— Я вас! Уши оторву!

— А-а! Мальчишки из школы домой идут, — успокаивается Авдотья: который день Васька их сторожит, никак не поймать, звонят, оглашенные, моду завели.

— Фроська бежит из трактира.

— Только на побегушки и годна, размазня.

— Что, опять не пригласили? — встретил её презрительный хор, но Фроська, влетевшая, как мячик, стремительно взвизгнула:

— Лександра! Твой купец тебя требует. Манифест вышел!

— Эка! Нам-то что? — передернула жирными плечами Лександра.

— Свобода дана!

— И так не крепостная, слава Богу. Какая такая свобода?

— Пьянёшенек купец твой, хотел читать манифест этот самый, не может — носом тыкает. Кричит. Теперь полицейский меня не тронь, хочу по морде бью, хочу пивом угощаю. Лександру сюда! И бутылкой по столу хлоп! — прострекотала размазня так быстро, что любой сороке не угнаться, и юркнула назад — терпеливо и безнадёжно отсиживать в трактире над зеленым откосом реки: там начинали, а кончали рядом у Авдотьи.

Посыпались ядовитые вопросы.

— Колбасник твой что развоевался, Александра? Как бы тебе не попало с этой самой свободой…

— И чего обрадовался, Иван Митрофанович? — недоумевала хозяйка: были бы деньги — и бей по мордасам в своё удовольствие, без манифестов. Одно беспокойство с ними. Лександра, ты поживее.

Девушка мрачно разделась тут же в зале и в одной юбке побежала готовиться к выходу, а портниха торопливо собирала свои пожитки, журналы, картинки, лоскутки.

Авдотья, видя её поспешность, начала волноваться, хотя портнихе пора было уходить.

— Куда же вы? Посидите? Чего испугались?

Но Пелагея Петровна в одну минуту была готова и беззвучно выскользнула.

Авдотья расстроилась.

— Хоть бы ходатай пришёл, то сидит, сидит, а как нужно, и нет его. Объяснил бы по крайности, — нудно повторяла она десятки раз.

Василий Николаевич не пришёл, а вбежал:

— Где мои телеграммы? Где же они? Где? Номер надо выпускать, зарабатывать можно! — и он бегал по всем комнатам, девушки смеялись и посылали его в одно место, в другое, в клозет, в коридор, спальни, зал, и он с портфелем под мышкой и шляпой на голове смотрел под столами, лазал под кровати, изливаясь в жалобах на тот несчастный день и час, когда нелёгкая дёрнула его спрятаться от забастовщиков в это мерзкое гнездо, а они и не думали его трогать. Все стены манифестом заклеены уже, никто не купит.

Амалия, подстрекаемая подругами, свиставшими и хохотавшими при виде отчаяния Авдотьиного советчика, неотступно ходила за ним, монотонно повторяя: «Папочка! Подари мне костюм пажа», — а хозяйка требовала, чтобы он рассказал ей, какой манифест, раздражалась и на его жалобы отвечала бранью, что она не нанималась сторожить его телеграммы, у ней такой нечисти и в заводе не было, слава Богу, не редакция какая-нибудь!

Наконец, телеграммы нашлись в кухне, грязные, истрёпанные: ими играла Шурочка. Все ли? Нужно было просмотреть, сходятся ли концы, лиловые буквы пестрили, сообщения двух агентств путались!.. Ах, конечно! Он мог теперь посчитаться с этими… но в своём раздражении, бледный, с раскрасневшимся носом, ходатай не нашел достаточно звонкого слова и просто освободился от Амалии грубым движением: надоела! На пороге он повернулся к хозяйке и быстро прокричал:

— Забастовщикам свобода дана. Рабочие взяли верх! Поняли? — и, разом остыв, вернулся: — Эх! Говорил, дайте деньги на хранение. Раз, два, три! Потом будет поздно.

— Матушки мои! Что же это такое? Василий Николаевич? Ой, будут нас громить! — завопила Авдотья, у ней даже щеки свисли от ужаса: ой, нас будут громить, — стала она выкрикивать и присела на пол — ноги не держали.

— Э! Что воешь? — досадливо прикрикнул на нее Васька: ничего не видя, глотку дерёшь! Вставай, тебе говорят, — и он тянул её ногу: купец мрачности не любит. Его напугай, он и побежит мошну свою сторожить.

Ходатай, видя, что из Авдотьи и в расслабленном состоянии денег не вытянешь, буркнул:

— Ну, мне вас водой поить некогда. В типографию бегу.

После Васькиных ударов Авдотья притихла было — значит, всё-таки есть порядок! — но, оставшись одна со своим гарнизоном, без защиты, без единого мужчины, она тем громче стала плакаться на свою горькую долю, ища сочувствия у своих же девушек: