Array Коллектив авторов - Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Наконец, Амалия нерешительно сказала:

— Попробовать разве…

— Ну?

— Пойти к рабочим.

— Это зачем?

— Спросить их, как быть с хозяйкой, можем ли уйти, должна ли она платить нам, кормить во время забастовки. Пусть заступятся.

Паша рассмеялась:

— Им-то откуда знать? Наше дело женское. Станут они заступаться. Такие же мужики, не лучше других.

Начался спор несвязный, горячий. Все набросились на Амалию; у каждой бывали рабочие. Что в них? Так, разговоры любят высокие, и штук обидных не спрашивают попросту. Купец кутит — и вином, и ужином, и конфетами угостит, деньгами подарит, и офицер богатый… Много их, богатых, видали? Норовит дать, что хозяйке положено, — и баста. Приказчик помоложе — другое дело. А что солдат, что рабочий — с них не ухватишь.

— Неправда? — Грошовый народ.

— Все мужчинки одинаковы, — плевалась Лександра: купец мой, гусь лапчатый, позвал, а сам драла! Сидела, сидела… и здесь едва достучалась.

Но её не слушают:

— Не денег просить будем, заступы, — пробует Амалия.

— Наглумятся, надсмеются, это верно. Я сама фабричная, знаю, — горячится Паша: — Мне Ванька-табачник…

Но Амалия не уступала: у ней мало-помалу сложился свой идеал честной нетяжёлой рабочей жизни, о, не такой, как она Авдотью дразнила, кушать сладко и спать мягко, на даровщинку, она не барыня, нет, пусть мужчины ходят, но не до бесчувствия, чтоб было время вздохнуть, погулять… человеком остаться… Мечты!

С хозяйкой не сладить, за нее и пристав, и судья, и вышибала, и священник, и деньги… Но рабочие одолели полицию и всех, они хозяева, почему им на Авдотью узды не наложить?

Рассуждение было убедительно, Амалия долбила своё, не сдаваясь, и мало-помалу в сердца девушек стала закрадываться надежда, что и впрямь можно — очень даже просто! — пойти к рабочим и просить… о чём? А, теперь они дали себе волю, не справляясь, что возможно, что нет. Прислонившись к стенкам предбанника, расставив ноги, девушки мечтали с открытыми глазами: чтобы хозяйка была не такая хитрая процентщица! — Авдотью сменить! — и новая за нами не подсматривай, нечего ей в наши комнаты нос совать. — Работать согласны, но с рассуждением. — В воскресенье отдыхать.

— Воскресенье нельзя, убыточно, понедельник, — поправила Амалия.

— А гнать из дома нельзя.

— И больных? — И больных. Мы чем виноваты? — Держать, кто не хочет, тоже нельзя. — Само собой. — Деньги нам отдавать, не хозяйке. — Ей ничего! — Немножко можно и ей, — примирительно сказала Эмилька; а то много запросит, и выйдет ерунда. — Нет, нет, нет… — Как же дом содержать?

Они облегчали свое сердце, изливали свои вечные жалобы на доктора, на полицию, неистощимые и дружные. Но чуть не вышло ссоры из-за платьев — сколько в год и каких. Лександра кипятилась, что она не для того старому купцу угождает, чтобы всякая в шелку ходила. Ещё Фроське, туда же!

— Вот вы ругаетесь, а хозяйке выгодно, — убеждала Амалия, но это не помогало.

— Ну, я пойду, а вы тут грызитесь, — решительно заявила она.

— Куда же ты?

— На Большую мануфактуру.

Было уже темновато, когда Амалия вышла из бани. Ей хотелось помыться — ох, как! — но она поборола себя. В своей комнате она в нерешимости остановилась перед зеркалом, висевшим под картинкой: ангел немецкого образца с двумя детьми ловит мотылька над пропастью. Что надеть? Шёл дождик, на мануфактуру далеко и страшновато. Но нельзя же идти к начальству, не приодевшись? Она надела самое шикарное платье с вырезами и все браслеты, как к судье, когда приказчик красноносый — у, дрянь! — в воровстве обвинял…

А хозяйки не видать и не слыхать. В участок побежала? Ладно, прошло твоё времечко.

В бане царило размягчённое настроение. Девушки уже не хотели услуг Авдотьи (что за охота, опять склоку?), а довольствовались Титовной, подставляя ей жирные спины, мягкие животы и груди.

— Ну-ка, Титовна, еще!

— Веничком, веничком.

Титовна, маленькая, сухая, была неутомима — и тёрла, и скребла, и пару поддавала, и слушала, слушала, слушала… Пригодится преданность потом показать. Афросинья не явилась, что также способствовало поддержанию мира.

Девушки не толкались, не ссорились из-за шаек, веников, места, очереди. В жаркой атмосфере, среди тесноты женских голых тел, пахнувших берёзовым листом, паром и мыльной водой, разговоры приняли мягкий расслабленный характер. Если они и вспоминали о своих бедах, то безлично; больше мечтали:

— Меня купец в монастырскую гостиницу возил. Вот бы туда одной, барыней съездить, — шумно вздыхала Лександра, отдыхая на полу, где прохладней.

— Живём, как в тюрьме. Утром встанешь, и солнце на том же месте светит, — жаловалась Эмилька, — и только.

— Солнышко — и то не по-ихнему светит, по-новому надо, добро бы кто, а то… — негодовала про себя Титовна.

Когда же девушки, красные, распаренные, сидели в столовой за чаем, то с каждым стаканом горячей жидкости им становилось легче. Тихо. Ни хозяйки, ни вышибалы, ни кухарки, ни гостей. Лампа тусклая, семейная. Хорошо. Казалось, вот вернётся Амалия, приведёт рабочих, и начнётся жизнь по-иному, какая, как — они не знали и не говорили об этом друг другу, но их блаженные, смутные мысли были полны этой новой жизнью.

Васька не отставал от ходатая, мчавшегося бегом: кто же начальствовать будет? Рабочие? Эка! Значит, полицию по шеям? Взятки не ей давать, а рабочему начальству? Не позвать ли его к нам погулять, не губернаторы — придут, а то прикроют, грехом, или погром сделают. А? Василий Николаевич?

Но ходатай тянул на бегу пальцем:

— Видишь?

— Вижу. Городовой.

— Стоит?

— Стоит. {…} [846]

— хочешь. Рано.

— Сами вы сказали.

— Дурак. Мало ли я зачем мог сказать. Тебе моих планов не достать, ростом не вышел.

— Я-то?

— Ты, даром, что дубина, или вернее именно потому. Иди-ка ты на базар. Смотри и слушай, сам насчет погрома увидишь. Слава Богу, опытный.

И ругал же Васька ходатая, оставшись один. Он окончательно сбился с толку, встревожился. Сколько голодал, бродяжничал, наконец устроился — лучше, чем в казарме, на пайке: и водка, и девки, и безделье. Разгромить — начинай сначала.

Но ещё по дороге на базар Васька увидел изощрённым глазом, что «дело» не клеится. Большие белые листы на стенах, перед ними недоумённые растерянные кучки, одни подходят, другие уходят, ни толпы, ни криков, ни толкотни.

Площадь словно вымерла; там и сям чернелись фигуры, топтавшиеся на одном месте, не зная, что начать, куда себя пристроить, пугливо смотревшие по сторонам, при первом окрике готовые бежать.

Васька прибавил шагу — улицы, прилегающие к мытному двору, были пусты.

— Должно, не сегодня? Час поздний для базарных. Фью-фью! — свистнул он удивлённо.