Array Коллектив авторов - Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

— Все девицы разобраны, не с кем и посидеть.

— Авдотья свободна, — насмешливо предложил Васька.

Хозяйка молчала: она сразу почувствовала, что он вернулся домой другим, но захлопнулась дверь за приказчиками, победоносно крикнувшими с порога: «К Мясничихе валяй!», вступаться было бесполезно, не вернёшь, тут-то хозяйское сердце не выдержало:

— Сам кучу оборванцев привёл, которые в убыток только, а хороших людей гонит вон!

— Какова?

— Мы её забастовщиц заставляем работать, а она оскорбляет чинов полиции при исполнении служебных обязанностей, — шутливо возмутился Шаманин.

— Вон её! Ты моих гостей честить! Пшла, покуда цела, я нонче хозяин! — распалялся Васька и, схватив Авдотью за жирные плечи, выволок её из-за стойки. Хлоп-с! — и она грузно шлепнулась в коридоре.

Её плач, смешной и жалкий, доносился, как прерывистый аккомпанемент к весёлым выкрикам Васьки и злорадному хохоту девушек. Они сидели на коленях у полицейских, почти трезвые, грустные и злые: кончилась мечта, освободились! Опять за старое! Рабочих нет как нет, а полицейские тут, эти не пропадут, как Амалия, и хозяйка на троне… Её падение вызвало взрыв мстительной радости:

— Так её, Васька! Хорошенько.

— Забастовщицы! Рушить стойку! Бе-егом, ма-арш!

Грусти как не бывало. Девушки толпой, с жадностью бросились к стойке. А наконец они могли брать, что хотели; не надо выпрашивать, ждать пьяной щедрости. Толкая друг друга, отнимая и ломая красивые коробки, они пригоршнями засовывали в рот рассыпавшиеся конфеты, наскоро откупоривали дорогие закуски, тащили самые лучшие вина… Второпях пили из горлышка, ели руками… Хлопанье пробок, чавканье челюстей, животный довольный смех, задирающие кокетливые взвизгивания наполнили залу… Время от времени из нетерпеливых дрожащих рук выскользали бутылки и брякались об пол, разливалась цветная пахучая жидкость…

— Авдотья-то! Руками, руками машет, и хлоп! Уморила! — Вот она, свобода-то!

Но мужчины не давали девушкам насладиться, портили им праздник, то и дело поминали Амалию: всё ещё рабочих ищет, фабрики найти не может, хе-хе. Приведёт дивизию цельную, по батальону на каждую… И глупость какая! Люди кончили, а они бастовать.

Девушки, подвыпившие, обижались, вспыхивали ссоры.

— И приведёт!

— Побрезгуют! Срамно! С девками заодно не пойдут.

— Девки поднимут гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело, — вдруг запел Шаманин с уверенностью признанного шутника и так щипнул Эмильку, что она вскрикнула.

— Ао-хо-хо!

— Д-да, не захотят срамиться, гордо себя держат, а вы что? — вши.

Про вас у них даже в песнях поётся —

Всем паразитам

Трудящихся масс.

— Ха-ха! Паразиты и есть! Блохи постельные.

Полупьяная ругня еще сильней возбуждала в мужчинах грубую радость попирать их: сопротивление оказали, бунтовали, а теперь — вот на, и ещё раз, ну-ка, опять ложись, забастовщица… Ожидание Амалии, сомнение — о, самое легкое, придут ли рабочие, — придавали этой обычной дани в пользу полиции, рядовому набегу на весёлый дом прелесть запрещённого и опасного плода.

Возвращаясь в залу, девушки невольно, неровными шагами, шли к стойке. С переполненным животом, с навязшими во рту сладостями, с тяжёлой головой, без охоты и удовольствия они машинально уничтожали остатки запасов, чтоб вогнать в расход спрятавшуюся хозяйку. Клубы табачного дыма темнили воздух, делали лица и фигуры неясными, колеблющимися, от полу поднимался, увеличивая опьянение, сильный запах спирта и прелых сапог.

Нелепый смех сменялся беспричинным плачем, падали бесстыдные слова, и бессмысленные споры с пьяным упорством кружились вокруг Амалии и рабочих.

Только ходатай, незаметно проникший в дом, да Шаманин были почти трезвы; они играли с Эмилькой и хотели продлить удовольствие. Шаманин то сентиментально откусывал половинку шоколадинки, которую она удерживала губами, то нежно целовал её, щекоча острыми кончиками белокурых усов, то спрашивал, не хочет ли она в тюрьму. Твоё дело — отхожим местом служить, а ты бунтуешь, начальству отказывать смеешь. Свобода дана! Дана, да не про вашу сестру писана. Арестантов на волю выпускают по манифестам, бывает, а таковских, как ты, нет.

Эмилька хваталась за стакан с пивом, чтобы напиться скорей, совсем не понимать мучителя, не слышать издевательств над её робкими надеждами, но Шаманин не давал ей опьянеть:

— Э, да ты социалистка! Надо допрос учинить, дознание произвести. Имя, отчество, фамилия? Эмилия Петровна Риккерс. Звание? Занятие? Проституция? Хе-хе, говорите же. Василий Николаевич, не признаёт себя виновной, показаний не даёт, надо под стражу.

Эмилька путалась, смеются они или нет, а ходатай важно советовал:

— Произведите личный обыск, пощупайте, нет ли под юбкой прокламаций. Нечего кричать. Ботинки сними, так.

Время от времени они перекидывались словом насчёт завтрашних действий, и ходатай делал отметки на списке фамилий.

Васька в горячем тумане и видел, и не видел своих соратников. Он пил, но больше лил мимо, швырял стаканы об пол, бутылки об стойку, бил, ломал, разрушал рассыпавшийся дом. Ни мне, никому. Приходите громить, много ли найдёте. Он не знал, кто эти громилы, не то Шаманин с братией, не то рабочие с Амалией, но смеялся, что перехитрил их.

Внезапно мысли его переменились.

— Какой мерзавец! — задом на полу! — он тыкал в портрет ногой: на стойку! Выпить хочешь — и портрет перед тобой. Водка казённая и портрет. Э-э-эй!

Несмотря на густой гам, услышали. Понравилось. Девушки с гоготом водрузили портрет на священное место после многих неудачных попыток.

— Пе-ей, друзья.

— Пьём!

Но Ваське сегодня всё было мало; он кончал с сытой жизнью, бросался в неизвестное, и как жениху на купеческом мальчишнике, ему хотелось выкинуть штуку позабористей.

— Шкалики! Люминацию зажжём, как в царский день. Ходи веселей, забастовщицы! Свободу празднуем.

С гиком и свистом, шатаясь, шлёпая, щипля друг друга за выступавшие округлости, кавалеры и дамы расставили вокруг залы шкалики со свечами, которые чадили. Лександра растянулась на полу и ловила за ноги Ваську, плясавшего под разноголосицу органа и граммофона, которые шипели и сбивались, точно пьяные.

— Лександра, помоги! — и Васька старался на скаку, в такт, так подбросить шкалик ногами, чтобы он погас в воздухе.

Но Шаманин с ходатаем продолжали свое, не обращая внимания на Васькины подвиги, не принимая его в свою компанию. Ему стало грустно, всем жертвует, а на него плюют. Нет благодарности.

Он подсел.

— От губернатора прямо на Рождественку к еврейским магазинам.

— Рейнбот-то русский.

— Потом разберут, зачем фамилия жидовская.

— Бей в мою голову, — крикнул Васька, — а они ноль внимания! Раскровянить им морды?