Array Коллектив авторов - Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

При одном из следующих ночных допросов Гай заявил, что жена Кондратьева пыталась взять из кабинета и скрыть не обнаруженные при первом обыске секретные документы. ЭКУ эту попытку пресекло, жена арестована. Кондратьев хорошо знал, что никаких секретных документов в его кабинете нет. Однако сообщение об аресте жены воспринял как действительность. Кроме нее, у него был маленький ребенок, которого он очень любил. С этого времени Кондратьев почувствовал начало душевного перелома. Он начал примиряться с мыслью о необходимости пожертвовать собой, своим именем, честью.

До этого момента следствие не вело никаких протоколов допроса, как будто их не было. После того как Кондратьев «сломался», ему предложили подписать протокол, написанный Счастливцевым, который не имел никакого отношения к предшествовавшим разговорам. В нем отмечался лишь контрреволюционный характер идеологических настроений Кондратьева и ничего не говорилось о принадлежности к контрреволюционной организации и о вредительстве. Кондратьев документ подписал.

На следующем допросе Гай заявил, что жена его освобождена. Кондратьев написал обширную записку, по его словам единственное письменное показание, отвечавшее действительному положению вещей. Там он категорически отрицал свое участие в каких-либо контрреволюционных организациях, но в то же время признал ошибочность и реакционность некоторых своих взглядов в области экономической и аграрной политики.

Эти показания Гая не удовлетворили, начались дальнейшие допросы, новые требования признания вредительской деятельности и участия в контрреволюционных организациях.

Так как Кондратьев не соглашался дать эти показания, то следователь объявил, что к нему как к злейшему и упорному врагу советской власти будут применены репрессии. Он лишился права приобретать продукты из тюремного кооператива. Это продолжалось в течение его пребывания за ЭКУ.

Кондратьев вспоминал, что «на одном из допросов след. Счастливцев после ряда оскорбительных эпитетов по моему адресу в резком тоне заявил мне, что “не только с меня будет снята голова, но и с корнем будет вырвана, как кулацкое отродье, вся моя семья”. Тут же при мне по телефону он отдал распоряжение немедленно привести в исполнение уже подписанный ордер на новый арест моей жены. И следующей ночью он вызвал меня к себе, когда в соседней комнате горько рыдала женщина, в голосе которой мое расстроенное уже воображение заставляло узнать голос моей жены, тем более что следователь подтвердил факт ее ареста.

Я близорук и не могу обходиться без очков. Тем не менее очки у меня были отобраны, хотя позднее, когда я дал показания, я носил их совершенно беспрепятственно» [350] Там же. Л. 35. .

Подследственного лишили права пользоваться книгами, прогулками, хотя позднее, когда он дал показания, ему разрешалось получать сколько угодно книг, ежедневно передавались газеты, были предоставлены прогулки.

Все допросы в ЭКУ, длившиеся месяц, происходили, за некоторыми исключениями, почти каждую ночь напролет. Вопреки правилам тюремный надзор запрещал спать. Позднее, когда Кондратьев дал показания, запрет был отменен.

Крайне нервное потрясение, усиленное тяжелыми ночными допросами, постоянными угрозами смерти и сопровождаемое явным недостатком физических сил, деморализовали его психику. Он потерял способность нормально воспринимать действительность. Им овладело беспредельное чувство отчаяния, безысходности, сменявшееся апатией.

Счастливцев смеялся над Кондратьевым, с удовлетворением констатируя, что тот начинает физически быстро сдавать. «В это время он подчеркивал безнадежность моего положения, угрожая, как он выражался, “забить меня народом”, т. е. показаниями других лиц против меня, — пишет Н.А. Кондратьев. — И действительно, по заявлению следователя день за днем вскрывались все новые и новые вредительские организации, в которых я неизменно участвовал. Коротков на Украине, которого я в жизни видел всего один раз, будто бы показал, что я был одним из руководителей украинской организации вредителей в с. х. Макаров, будто бы показал, что когда в 1924 г. он вернулся из-за границы, то застал в НКЗ уже сложившуюся вредительскую организацию, в которую входил и я. Леонтьев показал, что вся моя деятельность в конъюнктурном институте НКФ СССР (хотя она протекала у всех на глазах) была к. р. и вредительской» [351] Там же. Л. 36. .

Сломленный физически и душевно деморализованный, угнетаемый почти исключительно одной мыслью о судьбе семьи и ребенка, Кондратьев был готов на любые признания, лишь бы выйти из состояния кошмара, найти какой-либо покой и забыться. «И шаг за шагом, в неопределенной форме, следуя за требованиями следователя, я начал признавать свое общее участие в самых различных к. р. организациях, о существовании которых никогда ничего не слыхал и определенного ничего сказать не мог, и в к. р. организации МОСХ, и в к. р. организации при НКЗ, при НКФ и т. д. Не будучи уже готов признать, что я к. р. и вдохновлял все эти организации, я все же даже тогда, в значительной мере уже чисто инстинктивно, останавливался в своих признаниях, когда ставился открытый вопрос о вредительстве», — писал Кондратьев [352] Там же. Л. 37. .

Приблизительно 16–17 июля он был вызван к Гаю. Тот, перейдя от враждебного к мирному тону, сообщил, что временно задержал арест жены и предложил на основе всех предшествующих разговоров еще раз попытаться написать чистосердечное показание. Указал, что на этот раз обязательно обеспечит личное объяснение с Ягодой и даст свидание с женой. Свидание с женой было дано 19 июля. К этому времени им были написаны сводные показания по плану, данному следователем. Однако они вновь не удовлетворили Гая, и ночью 19-го он снова перешел к угрозам.

Затем его дело перешло в Секретный отдел (СО) к Я.С. Агранову. Тот ограничился предупредительной речью, заявил, что ждет раскаяния, что его не удовлетворяют показания, данные в Экономическом управлении, и дал сутки на размышление. На другой день Агранов допрашивать Кондратьева не стал. Узника оставили в покое на несколько дней, которые окончательно решили вопрос о его дальнейшем поведении на допросах.

Еще накануне первого вызова Агранов перевел Кондратьева из одиночного заключения в камеру, где был человек, назвавший себя летчиком А.Н. Гумелевым. Из его рассказов вытекало, что сопротивление следствию бессмысленно. Чем больше сопротивляешься следствию, тем хуже отношение к обвиняемому, тем больше преступлений придется приписать себе впоследствии. И чем скорее человек «разоружается», тем лучше к нему отношение, тем легче его участь.