Александр Лепехин - Герой Советского Союза Иван Яковлевич Кравченко и его соратники

25 декабря уже рассвело, мы подходим к железнодорожному вокзалу «Калуга-1». И тут мы увидели, как от нас бегут фашисты. Из Калуги убегал немецкий жандармский полк. В городе не оставалось частей, которые бы нам могли оказать сопротивление. Охрана станции, складов и вокзала не могла нам оказать какого-либо сопротивления. С 24 на 25 декабря было Рождество и немцы его праздновали. Они чувствовали себя в безопасности. Ведь до фронта еще 130 км.

Мы шли по лесам, избегали населенных пунктов, дорог и даже просек. Мы шли до Калуги 6 суток. Я не знал, почему был такой приказ: именно 24 декабря выйти с запада к Калуге, освободить станцию Калуга-2 и войти в город. Вести наступление по улице Ленина и по двум улицам слева и справа, вести наступление в сторону центра Калуги. Рота успешно добирается до Калуги к утру 25 декабря и выходит из леса ровно в том месте, где и было запланировано. Немецкий жандармский полк, оккупировавший город, чувствует себя вольготно и уверенно, ведь до линии фронта 140 километров, опасаться нечего. На руку советским войскам и то, что нынче католическое Рождество, и фашисты совсем забыли об осторожности. Это была стремительная военная операция, неожиданный захват растерянных немцев. Но в ходе нее не было сделано ни одного выстрела, не был ранен ни один боец.

Наведя переполох у немцев, я захватил станцию Калуга-2, забитую товарными составами с боевой техникой, продовольствием. Почти до самого центра освободил проспект им. В.И. Ленина с прилегающими к нему параллельными улицами. Из города бежал жандармский полк. Других подразделений, кроме комендантских и транспортной охраны, у немцев там тогда не было. Ведь фронт стоял еще в 130 км от города.

Калуга была освобождена полностью 30 декабря 1941 года частями 50-й армии. Калуга стала первым освобожденным областным центром. Медаль «За Отвагу», которую получил командир Туров за эту операцию, была и остается самой ценной для него. Не зря документальный фильм «Разгром немцев Под Москвой» вызвал такой большой резонанс во многих странах, и в том числе в Германии. Разбитая техника, сожженные танки, тысячи обледеневших трупов несостоявшихся завоевателей. Это был мощный удар по Вермахту, который заставил задуматься многих немецких генералов о перспективах войны с Советским Союзом.

«Мне много раз приходилось переходить линию фронта, как к немцам, так и обратно к своим, в одиночку или группой в разведку, потом ротой и у меня ни разу не было случая неудачного перехода линию фронта. Ни разу (!) мой переход не был замечен, и ни единого человека я не потерял при переходах линии фронта. Сказалось не только знание леса, но и превосходная выучка в военном училище.

Вместе со всем Западным фронтом моя рота шла на запад, освобождая свою землю, города и села от фашистской нечисти. Отступая, фашисты угоняли все население, а деревни сжигали.

Зима 1941–1942 гг. была морозная и очень снежная, чтобы увозить свою технику фашисты сгоняли все население на расчистку дорог. И этих людей они уже не отпускали, а перегоняли с одного участка дальше на запад. Люди здесь же умирали без питания, да и просто замерзали, а тех, кто уже не мог двигаться – пристреливали.

Расчищенные дороги представляли собой снежные тоннели в 2,5–3 метра высотой, но и там застревала немецкая техника, орудия.

На одном, только что освобожденном участке, я видел, как наши советские граждане лежали вдоль дороги, расстрелянные немцами при отступлении.

Особенно меня, да и всех бойцов, поразили двое, вернее трое из убитых: один – старичок, ветер шевелил его жиденькую торчащую вверх бородку. Он был в коротеньком стареньком кожушке. Рядом лежала молодая женщина с расстегнутой одеждой, к груди которой прильнул грудной, с прелестным личиком ребенок. Из ноздрей его маленького носика были выдуты розовые замерзшие пузыри, а из его ротика стекала струйка замерзшей крови. На открытой груди женщины темнело пятно от фашистской пули и из ранки стекала кровь… Здесь лежали и другие женщины, дети от маленьких до подростков…

Как-то в одну из ночей я со своей ротой ворвался в село, которое немцы не успели сжечь, но население угнали (а наступали мы, как правило, ночью, чтобы было меньше потерь). Пробегая уже по центру села, меня позвал боец, выскочивший из одной избы.

Войдя в эту избу, при свете еще не погасшей немецкой стеариновой плошки я увидел распростертую на полу, посередине избы, женщину. Голова ее лежала в луже крови. Возле стола и лавки голенький со сплющенной, полностью разбитой, изуродованной головкой лежал мальчик. Одна его ножка была неестественно длинная. На бревнах стены возле стола было большое темно-красное пятно, а на столе, лавке и на стене везде были какие-то серые сгустки. Даже мне, видевшему и изуродованные разрывом тела, и изувеченных близких мне людей, но на то, что я видел в этой избе, произошедшему всего за несколько минут до нашего изгнания фашистов, я смотреть на это не мог. Только изверг рода человеческого мог размозжить головку беззащитного грудного ребенка ударом об стену.

После ранения в ногу в одном из дальнейших наступательных боев 23-го января 1942 года я был тяжело ранен, но еще сутки не покидал поле боя.» Наш герой отказался ехать в медсанбат. Не смог его заставить командир, даже назвав «обузой для полка». Смогла только Шура Капустина. И не подозревал Туров о ее чувствах, но упорствовать не смог. «Мороз, а ее слезы капают мне на лицо. «Дурак ты, дурак, а я ведь люблю тебя» – говорит. Тут не поспоришь.

Как написано в справке эвакогоспиталя ЭГ-3348 города Новосибирска, где я лечился: «сквозное пулевое ранение правого коленного сустава». В санбате и госпитале я пробыл без малого три месяца. После многочисленных просьб 13 апреля был выписан и назначен командиром роты противотанковых ружей в 315-ю дивизию, сформированную в городе Барнауле.

После лечения в Новосибирском госпитале, я рвался на фронт и в марте 1942 года был направлен командиром роты противотанковых ружей в 315-ю стрелковую дивизию, формировавшуюся в г. Барнауле. В июне дивизию на эшелонах перебросили в Сталинградскую область, а 16 августа маршем выступили на фронт, к Сталинграду.

Каждый боец нагружен скаткой шинели, вещмешком с боеприпасами, винтовкой, противогазом, а у меня в роте на плечах каждой пары бойцов – шестнадцатикилограммовые противотанковые ружья и вся амуниция бойца. Гимнастерки мокрые от пота, серые от пыли. От усталости и недосыпания подкашиваются ноги.

Шагаю и я, опираясь на палочку после сквозного пулевого ранения в коленный сустав. Двигаться тяжело, болит, ноет недолеченная нога, кружится, гудит голова. Кажется…, но нет! Надо держаться, показывать пример, подбадривать бойцов, и приходится через силу, словно чугунную, тянуть не сгибающуюся ногу…