Андрей Мелехов - 1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера?

Например, такого рода: а что, если командарм-3 никуда не докладывал о своих приказах подчинённым ему частям и соединениям не потому, что был «шибко самостоятельным», а наоборот – потому что твёрдо следовал указаниям «высшей инстанции»? И что, соответственно, два батальона ещё 21 июня вышли к приграничной реке не для того, чтобы её «прикрыть» (ничего они в итоге не прикрыли), а чтобы изготовиться к её форсированию... Напомню, что, по словам всё того же Р . Иринархова, соседи Кузнецова из 28-го стрелкового корпуса 4-й армии до 21 июня 1941 года проводили командно-штабное учение на тему «Наступление стрелкового корпуса с преодолением речной преграды». И что после окончания учения со столь характерной тематикой штаб упомянутого соединения сосредоточился на полевом командном пункте в районе Жабинки – т.е. в приграничном районе и «возле речной преграды» (там же, с. 25).

Думаю, что в том же ряду и пример смелых действий другого якобы «шибко самостоятельного» военачальника – генерала Захарова в Одесском военном округе: тот, напомню, уже в 23.00 21 июня«решительно» отдал приказ следующего содержания: «...1. Штабы и войска поднять по боевой тревоге и вывести из населённых пунктов. 2. Частям занять свои районы. 3. Установить связь с пограничниками» («Красная Армия в 1941 году», с. 420). «Командующему ВВС округа генерал-майору Ф.Г. Мичугину, – подсказывает Р. Иринархов, – было приказано немедленно, не дожидаясь рассвета, рассредоточить авиацию по полевым аэродромам» (там же). Уважаемый историк считает, что упомянутые «решительность» и «смелость» генерала, проявленные в ходе полного игнорирования приказов Москвы – это результат активной жизненной позиции. Мол, тот настолько сильно болел душой за своих подчинённых, что сознательно подставил голову под сталинский топор. Скажу честно: я в это поверить не могу. И уж точно я никогда не поверю в то, что подобная смелость у сталинских выдвиженцев могла проявиться практически одновременно и в столь массовом порядке. Если бы советские полковники, генералы и маршалы действительно были такими смелыми, самостоятельными и решительными, катастрофы июня 1941 года (а также многих других последовавших за нею разгромов) не случилось бы.

Подчеркну вновь: единственный вывод, который напрашивается у вашего покорного слуги, заключается в том, что целый ряд соединений (дивизий и корпусов) и объединений (армий) Красной Армии ещё до германского нападения начали выполнение каких-то заранее намеченных планов. М. Солонин (и многие другие) считают, что это были так никогда и не утверждённые планы прикрытия. Возможно, они и правы. Но тогда возникает резонный вопрос: зачем Павлову понадобилось вводить эти планы прикрытия в действие дважды– то ли в 2.00–2.30 ночи (до начала войны), то ли в 4.00–5.00 утра (уже после нападения немцев)?.. Поскольку на этот мой вопрос ответить трудно, я задам второй: а что, если вся эта, развёрнутая якобы на свой страх и риск активность осуществлялась согласно какому-то другому плану, о котором нам пока просто не известно?.. И что так никогда и не утверждённые планы прикрытия просто более или менее соответствовали общим чертам этого плана?..

Вспомним ещё один фрагмент из показаний Павлова: «Всё, о чём доложили мне командующие ( прим. автора: о начавшихся немецких бомбардировках и артподготовке ), я немедленно и точно донёс народному комиссару обороны ( прим. автора: третийночнойразговор? ). Последний ответил: «Действуйте так, как подсказывает обстановка»(«23 июня – «День М», с. 252). Вполне логичный ответ, если принять гипотезу о «козырной карте». Высшее военное руководство не может не видеть, что дело принимает совсем не тот оборот, что был обещан Сталиным, но ослушаться (пока спокойно спящего) вождя не смеет. Во-первых, а вдруг Хозяин прав и это всё же «провокация» – то есть «фальш-старт» германского нападения, которое к утру сойдёт на нет и окажется «пшиком»? Во-вторых, они прекрасно понимали, что, если – не приведи Господь! – они, как говорят американцы, вдруг «нагадят на сталинский парад», то им не сносить головы. Отсюда – и неопределённые (до абсурда!) пожелания «держать войска в руках» и «действовать по обстановке».

Скоро – когда Сталин таки был разбужен и выдал первые «ЦУ» – Жуков и Тимошенко получили возможность убедиться в своей лакейской «мудрости» и умении угадывать пожелания Хозяина. В 4.20 утрав Москву ушла шифровка штаба Западного фронта, извещавшая о воздушном и артиллерийском нападении немцев. «И вот, – пишет Р. Иринархов, – в Минске раздался ( четвёртый?) звонок, и взявшему телефонную трубку генерал-лейтенанту Болдину (командующий округом в это время вышел из кабинета) Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко сказал: «Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать.Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам. Разведку самолётами вести не далее шестидесяти километров» («1941. Пропущенный удар», с. 271).

Считаю, что ближе всего к разгадке тайны этих, казалось бы, необъяснимых событий подошёл Марк Солонин в своей статье «Три плана товарища Сталина». Вкратце его точка зрения заключается в следующем. Как минимум с марта 1940 года в Генштабе Красной Армии существовал план войны с Германией, который представлял собой план проведения грандиозной наступательной операции за пределами СССР. Начиная с сентября 1940 года все варианты оперативного плана предусматривали развёртывание главных сил Красной Армии в районе так называемого Львовского выступа для нанесения удара в общем направлении на Краков—Катовице. Якобы имевшее место ошибочное «предчувствие» Сталина в отношении южного (к югу от Припятских болот) направления возможного удара немцев здесь ни при чём: с самого начала речь шла о первом внезапном ударе Красной Армии. Стратегический замысел – ударить в место, наименее защищённое немецкими укрепрайонами и наиболее благоприятное для действий больших масс советских танков. Цель – отрезать Германию от источников нефти и продовольствия и, таким образом, обеспечить её неминуемое поражение из-за отсутствия стратегических ресурсов. «Скорее всего, – пишет М. Солонин о возможной первоначально планировавшейся дате советского вторжения, – речь шла о лете 1942 года». Именно к 1942 году он относит и загадочную запись, сделанную рукой Ватутина на рассекреченной части Доклада Генштаба Красной Армии от 11 марта 1941 г.: «Наступление начать 12.6». «В какой-то момент весны 1941 г., – развивает свою мысль М. Солонин, – Сталин понял, что «оттянуть» до лета следующего года не удастся, и нанести удар первым возможно лишь в том случае, если Красная Армия начнёт наступление не позднее сентября 1941 года».