Петр Стефанович - Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

Ещё более показательно описание военных сил, собравшихся вокруг владимиро-волынских князей Даниила и Василька, тогда ещё детей, когда они пришли из Польши на Русь с польским князем Лешком Белым (1213 или 1214 г.): по сравнению с «боями» других русских князей «бѣ бо вои Данилов[ы] болши и крѣплѣиши – бяху бояре велиции отца его вси у него». Превосходство «воев» Даниила в числе и боеспособности напрямую связывается с тем, что к нему пришли «велики бояре» его отца, князя Романа Мстиславича. Именно бояре и их военные слуги имеют решающее значение в военных силах, собранных князем. И это обстоятельство явно и очевидно всем окружающим – летописец после этих слов тут же добавляет: «видивъ бо Лестько се, и поча имѣти любовь велику ко кн(я)зю Данилу и брату его Василку» [649].

Вместе с тем, князья XII–XIII вв., конечно, сохраняли в своём распоряжении некоторое количество преданных слуг, на которых они могли положиться в суде и управлении и которые при случае могли защитить их от бояр или горожан. В XII в. они могли называться ещё по старинке «отроками» или «дружиной» (ср. выше в только что приведённом примере «дружина» галицкого князя Владимира), но появились и новые термины – детские, милостники и дворяне. Употребительно было и самое общее обозначение слуги, которое, однако, в XIII в. получает более конкретное значение, указывая на низшую знать на княжеской службе [650]. Об их численности приходится догадываться по косвенным данным. Так, новгородские летописи в XII–XIV вв. упоминают при князьях, приходивших в Новгород по призыву веча, «дворян» [651]. Судя по тому, что эти дворяне всегда упоминаются при князе, перемещаются вместе с ним в полном составе, помещаются все или в большинстве своём на княжеском дворе (по словам летописи: «всѣ дворяны», «съ всемъ дворомъ своимъ» и т. п. [652]), их численность не могла превышать нескольких десятков человек.

Одно известие Галицко-Волынской летописи упоминает отроков в окружении Даниила Романовича, тогда князя галицкого и владимиро-волынского. Рассказывая о подготовке Даниилом похода на Перемышль в 1231 г., летописец сообщает, что галицкие бояре лишь притворно поддерживали князя, а фактически он, готовясь к походу, собирал вече в Галиче, «оставьшуся вь 18 отрокъ вѣрнихъ и съ Дѣмьяномъ тысяцкымъ своимъ» [653]. В данном случае вся совокупность военных слуг князя составляет всего лишь 18 человек. Правда, это были времена сложные для Даниила, когда он не располагал полновластно Галицкой землёй, а значит, его источники дохода были ограничены. В другие времена, когда его власть твёрдо закрепилась и над Владимиро-Волынским, и Галицким княжествами, численность его отроков, наверное, была несколько больше, но всё равно счёт шёл едва ли на сотни, а скорее на десятки людей.

Автор «Летописца Даниила Галицкого» – произведения, составившего большую часть Галицко-Волынской летописи – называет военных слуг князя не только «отроками», но и «оружниками» [654]. То, что под этими обозначениями скрываются одни и те же люди, хорошо видно в статье 6764 (1256) г., где воины в непосредственном окружении Даниила названы сначала «отроками оружными», а затем «оружниками» [655].

О содержании этих людей, как и в X–XI вв., должен был заботиться сам князь, хотя в середине XIII в. размер и формы этого содержания, по-видимому, существенно изменились. Это следует из описания событий 1241 г., когда в отсутствие Даниила, но от его имени Галицкой землёй управляли галицкие бояре. Главный среди них, Доброслав, отдал «бес повеления княжа» другим боярам в управление и кормление «коломыискую соль», то есть поселение Коломыю, где добывалась соль. Из возмущённых речей княжеского посла, переданных летописцем, мы узнаём, что Даниил и его брат Василько «держать сию Коломыю на роздавание оружьникомъ» [656]. Эти слова можно толковать и так, что князья дают своим оружникам Коломыю в кормление, и так, что они передают доходы с этого кормления в виде жалованья. На мой взгляд, второй вариант выглядит более естественным [657], потому что трудно представить себе некое коллективное кормление не для двух-трёх людей, а целой группы. Употреблённое летописцем слово «роздаванье» заставляет вспомнить и выражение начального летописания: князья в Новгороде «раздаваху» тысячу гривен гридям. Коломыйское кормление давало, видимо, по сравнению с другими кормлениями доход больше именно деньгами (а не натуралиями), так как это были, вероятно, либо доходы с княжеских солеварен, либо отчисления с соляной торговли, которую вели жители.

Так или иначе, в этом эпизоде отразилось функционирование той же, в сущности, системы – правитель содержит за счёт своих доходов собственных военных слуг. Только совершенно несопоставимы масштабы затрачиваемых средств. В древности на эти цели шла часть совокупного денежного дохода князя, составлявшая некую определённую величину (например, 1000 гривен «от года до года»). И величина эта была очень значительна: Ярослав отдавал на это чуть ли не все наличные средства (если считать, что эта тысяча гривен составляла треть всей собираемой дани, помимо двух третей, шедших в Киев). В XIII в. выделяется только одна статья дохода, дающая, вероятно, каждый следующий год суммы далеко не постоянные (особенно, если доход составлялся с налога от продажи соли – объёмы продаж, естественно, колебались). И статья эта была, судя по всему, одна из целого ряда – ведь речь шла только об одном кормлении. На доход даже от нескольких таких кормлений, как Коломыя, содержать сотни воинов было невозможно – в лучшем случае несколько десятков.

Стоит добавить, что не только во времена «древних мужей», о которых с такой ностальгией вспоминал составитель НС, но и в XII–XIII вв., и в более позднее время сохранял значение такой источник доходов, как военная добыча. И постольку, поскольку князь выступал в большинстве военных предприятий «главнокомандующим», его военные слуги практически всегда могли рассчитывать на свою долю добытого «ратным трудом». Н1Л донесла до нас любопытное известие о разделе добычи князем Мстиславом Мстиславичем «Удалым», полученной в качестве дани от чуди, на которую он ходил походом с новгородцами: «и Мьстиславъ же князь възя на нихъ дань и да новгородьцемъ двѣ чясти дани, а третью чясть дворяномъ» [658]. Вполне в соответствии с тем принципом раздела, который обнаружил себя в рассказе о новгородской дани Ярослава, Мстислав две трети добытых ценностей отдаёт новгородцам, а одну оставляет себе для раздачи своим военным слугам. Но конечно, на эти доходы содержать на постоянной основе многочисленные контингенты «дворян» или других слуг в XII–XIII вв. уже было невозможно– эпоха, когда «дружина кормяхуся, воююще ины страны», безвозвратно прошла.