Петр Стефанович - Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

В XII в. и позже князья должны были так же, как и прежде, держать так называемые «засады» в городах – гарнизоны. Из летописных данных неясно, по какому принципу распределялись по городам такие «засады» и насколько они были многочисленны [659]. Но состояли они из людей, которые получали жалованье, а также, вероятно, продукты, производившиеся «служебной организацией», или даже небольшие земельные наделы. Трудно точно определить их значение с военной точки зрения, но по крайней мере по сравнению с древней «большой дружиной» степень их боеспособности и профессионализма, видимо, упала. Как и детских, дворян, оружников и прочих военных слуг, составлявших постоянное окружение, охрану или своего рода гвардию при князьях, эти гарнизоны можно рассматривать как отголосок «большой дружины».

Именно для тех слуг и доверенных лиц, которые составляли непосредственное окружение князей, и отчасти для тех воинов, которые сидели в «засадах» по крепостям, но могли быть призваны в любой момент на какую-либо военную операцию, и держали князья арсеналы, табуны лошадей и вообще запасы разнообразных материальных ценностей, о которых упоминают источники домонгольской поры. С упоминанием об «оружии и конях», которых требовали киевляне у Изяслава в 1068 г., следует поставить в ряд одно показательное летописное известие, которое относится ко времени спустя столетие [660]. У Андрея Боголюбского, как говорят летописи, были свои «милостники» (по новгородской летописи, они принимали участие и в его убийстве). В рассказе о событиях, развернувшихся после убийства, «Повесть об убиении Андрея» отмечает, в частности, что заговорщики, ограбив княжеский дворец, водрузили княжеское «любимое имение» на «м(и)л(о)стьныѣ (вар.: м(и)л(о)стниковы) конѣ», «а сами воземьше на ся оружья княже м(и)л(о)стьное» [661]. Очень выразительны слова летописи: «оружья княже милостьное» – то есть оружие княжеское, но предназначенное для его слуг-милостников.

Таким образом, есть основания утверждать, что с конца XI в. на Руси началась трансформация «большой дружины», подобная той, о которой шла речь выше применительно к чешским «milites secundi ordinis» и венгерским «jobagiones castri». Весьма показательна для такой трансформации семантическая эволюция слова гридь, отразившая перемены в положении той группы людей, которая им обозначалась, в источниках XI–XIII в. Разумеется, нет ничего странного в том, что одна и та же группа лиц могла называться разными словами – где-то гридью, где-то оружниками, а где-то отроками. Социальная терминология в древности не была устоявшейся, строгой и последовательной. Выбор тех или иных слов зависел от ситуации, литературного контекста и других факторов; значения разных слов могли пересекаться. Но всё-таки в ряду разных слов, которыми обозначались княжеские люди, гридь, как видно по уже разобранным летописным свидетельствам, употреблялось как специальный термин (terminus technicus) для обозначения именно княжеских воинов («большой дружины»). Вообще всякие разные слуги назывались на Руси словами отрок и слуга.

С двумя последними словами мы уже сталкивались при разборе летописных свидетельств в главе П. Оба они весьма древнего происхождения [662]. Слово отрок этимологически объясняется как "бессловесный (отрок, где корень происходит от глагола речи), и в некоторых славянских языках (например, чешском) значит раб". В древнерусском языке оно, помимо основного и, видимо, исходного значения «ребёнок», широко употреблялось также в значениях «слуга» и «работник» [663]. Имелись в виду лица в услужении и в подчинении у кого-либо – будь то князь, будь то боярин или кто-либо ещё – и с самыми разными функциями, даже занятые в сельском хозяйстве (в данной Варлаама Хутынского 1192–1210 гг. на землю, пожертвованную им в монастырь, упоминается отрок на этой земле [664]). В летописи упоминания отроков содержатся уже в древнейших известиях о борьбе киевских князей и древлян: в описании гибели князя Игоря отроками названы военные слуги Свенельда, а чуть ниже в рассказе о мести Ольги упоминаются её отроки. Упоминания боярских и княжеских отроков были уже давно собраны историками [665].

В древнейшее время слова отрок и слуга могли употребляться синонимично. Так, в летописной «Повести об убиении» Бориса в статье под 6523 (1015) г. одни и те же лица в окружении князя называются равным образом «отроки» и «слуги». Сначала сказано, что Борис после ухода «дружины отней» остался «съ отрокы своими», а затем при описании собственно убийства князя говорится отдельно об убийстве его любимого «слуги» Георгия и добавляется: «и избиша же и ины отрокы Борисовы многы» [666]. Но всё-таки слово слуга употреблялось и в старославянском, и в древнерусском языках без уничижительного оттенка, как в современном русском, и указывало именно на функцию службы, а не на подчиненное положение, как слово отрок. В то время как слово отрок в значении слуга в XII в. употребляется чаще по отношению к боярским слугам, а к середине XIII в. исчезает, слуга приобретает специальный социальный смысл, обобщённо указывая на разные группы на княжеской службе статусом ниже бояр. Выше в главе II (с. 257) уже говорилось о сложении к концу XIII в. своего рода формулы «бояре и слуги (вольные)», указывающей на высшую и низшую знать. Последние упоминания слова гридь, как увидим ниже, тоже относятся как раз к середине XIII в.

Древнерусское представляет собой существительное с собирательным значением, то есть обозначает группу людей, объединённых неким общим признаком. В древнерусском языке известны производные от него, обозначавшие людей, – гридин/гриди и гридьба [667]. Само слово и эти производные встречаются дважды в переводной «Хронике Георгия Амартола», дважды в разбиравшихся выше известиях начального летописания (пиры Владимира и сбор дани Ярославом в Новгороде), четыре раза в летописании конца XII – первой половины XIII в., по одному разу (в статье, толкующей один и тот же предмет) в «Краткой» и в «Пространной» редакциях «Русской Правды», в одной берестяной грамоте конца XII в. и однажды в граффити на стене новгородского Софийского собора конца XII – первой половины XIII в.

Другие производные известны следующие. В «Хронике Георгия Амартола» однажды упоминается глагол гридити для перевода греческого – «воевать» [668]. В переводном «Мучении Артемия» употребляется существительное гридъствие с абстрактным значением дружба, верность, любовь, для перевода греческого слова ) [669]. Греческое слово в данном случае в оригинале было употреблено в значении дружба, но кроме того, оно имело и более специальное второе значение – «объединение друзей, соратников, воинов» и т. п. (ср. «гетерии» в Древней Греции и в новой истории Греции). Довольно широко употреблялись в древнерусском языке вплоть до XVI в. слова гридница и гридня для обозначения сравнительно большого помещения, предназначенного для собраний, суда, пиров и т. п. [670]. Нет сомнений, что гридь является заимствованием из древнескандинавского языка. В старой литературе высказывалась мысль, что источником заимствования было скандинавское слово hirð, обозначавшее королевскую дружину (см. выше) [671], однако специальные изыскания лингвистов, предпринятые с середины XX в., указали на другое слово – grið [672]. Неразъяснённым, правда, остаётся, в каком именно значении это слово перешло в древнерусский язык в виде гридь. Grid известно в двух значениях: в единственном числе – «убежище в доме или право на проживание в чьём-то доме (часто связанное с работой и услугами)», во множественном числе (слово не меняет формы во мн. ч.) – «мир как перемирие, временное согласие конфликтующих сторон на неприменение насилия и безопасность» [673]. На мой взгляд, исток надо видеть именно в первом значении– речь шла о «людях дома», то есть находящихся под покровительством некоего господина (mundíum, если использовать понятие древнегерманского права). Только в Древней Руси имелись в виду люди именно княжеского дома, лица под покровом «княжого права» (по выражению А. Е. Преснякова).