Николай Лузан - Между молотом и наковальней

— Я против Багапша лично ничего не имею, — перебил Батал. — Он отличный хозяйственник, а вот какой вояка — не знаю. Зато Рауль с первого и до последнего дня на Восточном фронте воевал и такие разведоперации закручивал, что некоторым вашим бывшим министрам, которые сейчас в президенты рвутся, а тогда сидели в Гудауте, и не снились!

— Что?!.. Вояка, говоришь? Сегодня весь Восточный фронт вместе с Мерабом ищут тот самый окоп, где сидел тот самый Рауль! — снова вспыхнул Денис.

— Он сидел там, где надо! А вот твой Анкваб в Тбилиси в любимчиках у Шевы ходил! — огрызнулся Батал.

— Во-первых, он не мой. В любимчиках, говоришь?! Да если хочешь знать, он отца родного оштрафовал. Что ему какой-то Шева. Нет, Анкваб — голова! Это тебе не «трофейный» генерал! В тридцать два в советские времена лампасы, а тем более у ментов, за одни красивые глаза не давали.

— Денис, я что-то тебя не пойму, то ты за Багапша, то за Анкваба.

— Я за нормальных людей, хоть они и в разных командах.

— Командах?! Все они одним миром мазаны! Вокруг твоего Багапша куча бывших партократов и комсомольцев! В девяносто первом такие, как они, просрали Союз…

— Что?! Ты хочешь сказать, что я и Феликс сидим в той куче, а завтра тебя с твоим Раулем в Грузию поведем?! — взорвался Денис и в запале воскликнул: — Мне здесь делать нечего!

Мы опешили. Савелий растерянно хлопал глазами, а когда пришел в себя, извинился и бросился догонять брата. Бено, помявшись, вспомнил о шашлыках и незаметно исчез на кухне. Феликс тоже чувствовал себя не в своей тарелке и, сославшись на забытую в фитоцентре «Мушни» спортивную сумку, отправился за ней.

Мы с Баталом остались одни. Он, пряча глаза, потянулся к сигаретам, нервно закурил и ушел в себя. Я зашелестел журналом и исподволь поглядывал на него, не зная, с какого бока подступиться. За эти несколько месяцев с ним, да и не только с ним — со многими моими знакомыми и друзьями произошли странные и труднообъяснимые метаморфозы. До сегодняшнего дня я знал совершенно другого Батала, и мне вспомнился совершенно другой разговор, произошедший на этом же самом месте…

Как и сейчас, шел август, но только 1999 года. Встреча произошла случайно у братьев Читанава, в фитоцентре «Мушни». Мы искренне были рады ей. До этого последний раз я видел Батала на спортивном празднике в Ачандаре в 1996-м, а потом через общих знакомых обменивались приветами. С тех пор он сильно изменился: виски припорошила ранняя седина и уже не так часто, как прежде, на лице появлялась открытая улыбка. Потемнели бездонные, как горные озера, голубые глаза, а в их глубине затаилась невысказанная боль и тоска. На моем лице отразилось недоумение. Он тяжело вздохнул и с грустью, не по годам мудро сказал:

— Возраст измеряется не годами, а пережитым.

Возникла неловкая пауза. Батал ушел в себя и затем, стыдясь своей слабости, тихо произнес:

— Ты знаешь, так трудно, как сейчас, мне не было даже на войне.

Я молчал и не знал, что сказать, опасаясь неосторожным словом еще больнее ранить его.

— За что?! Почему после стольких лет она продолжает мучить и мстить? — продолжил он этот, скорее с самим собой, разговор: — Чего ей еще надо?! Недавно ты забрала мать. Слег и не встает отец. А когда приходит ночь, она оживает во мне и начинает истязать. Под сердцем возникает что-то омерзительное и мучительными кошмарами преследует до утра. Спасаясь от этого наваждения, я иду сюда: к солнцу, морю и людям, которые не поражены отвратительной проказой войны. Но проходит день, наступает вечер — и она снова забирает к себе.

Батал терзался в поисках ответа:

— Когда это произошло?! Наверное, той промозглой осенью девяносто второго года. В ту ночь мы, трое одноклассников, перешли тот роковой рубеж, что подвластен одному Господу. Проклятые политики! Ну почему они не захотели договориться и бросили нас друг на друга! Вчерашние друзья и родственники превратились в смертельных врагов, сосед пошел на соседа, а когда прогремели выстрелы, то уже невозможно было найти ни правого, ни виноватого.

И тогда мы решились выйти на страшную охоту — охоту на людей. Инал и Юра были совсем пацаны, им бы в школе Пифагора с Ломоносовым зубрить, но у войны свой отсчет и свой выбор. В кромешной темноте мы спустились в ущелье, перешли ручей и начали взбираться по склону. Под ногами предательски потрескивали сучья и с грохотом осыпались камни. По узкой, местами размытой дождями и оползнями горной тропе вышли на передний край обороны.

Впереди лежало минное поле, за ним, в сотне метров, начинались вражеские позиции. Проход, проделанный в заграждении минерами и ребятами из разведки, в темноте ночи утратил знакомые очертания, и наши дневные наблюдения, похоже, оказались напрасными. Как назло, луна ушла за тучи, но возвращаться назад гордость и заевшее самолюбие не дали, и мы, скрипя зубами от злости, ползли вдоль колючки, пытаясь найти тот чертов проход. За поисками не заметили, как снова очутились на поляне, где недавно встречались со своим дозором, пришлось тащиться обратно.

К тому времени показалась луна и осветила окрестности своим неверным светом. На этот раз мы быстро нашли проход и остановились в начале еле заметной тропки. Долго не решались ступить на землю, из которой в любое мгновение могла отозваться затаившаяся смерть. Первый шаг дался с трудом, сердце замирало, когда нога опускалась на песчаный бугорок, и он разъезжался в стороны. Так, метр за метром, отсиживаясь в воронках и вслушиваясь в затаившуюся тишину, мы продвигались вперед. Я не выпускал из руки пистолета, а ребята ножи. На «нейтралке» тот хозяин, кто действует первым.

Пока нам везло: с той стороны «в гости», похоже, не собирались. До поры до времени молчали их пулеметы. После недавних тяжелейших боев грузины тоже сели на «голодный паек» и лишь время от времени попугивали осветительными ракетами. Со змеиным шипением они взлетали в ночное небо, и мы плашмя шлепались на землю, а когда все снова погружалось во тьму, короткими перебежками продвигались к окопам. За время боев артиллерия сравняла все живое и неживое с землей. Дома превратились в груды развалин и, ощетинившись обломками кирпича и арматуры, безжалостно терзали наши ноги и руки.

Пока пробирались по «нейтралке», взмокли, как мыши, а ей все не было конца, и тут над моей головой громыхнуло. Я обмер — напоролся на колючку с «колокольчиками» и подумал, что это «звиздец». Казалось, эти чертовы консервные банки никогда не перестанут дребезжать. На грузинском посту то ли не услышали, то ли не обратили внимания. Мы выждали пару минут, потом проделали дырку в колючке и по одному перебрались ближе к окопу.

Метрах в десяти слабо угадывался его бруствер. Грузины, напуганные огнем наших снайперов, вели себя тихо как мыши и строго соблюдали светомаскировку. Только по тлеющим огонькам сигарет и приглушенным разговорам часовых можно было догадаться о расположении постов. Не сговариваясь, решили взять вправо и под прикрытием мелкого кустарника выйти на них. С оружием — имеется в виду пистолет — я был один, и потому ребята, вооруженные ножами, пустили меня вперед. Никто не имел понятия о какой-то там военной тактике, но интуиция подсказывала нам, что в случае неудачи наше спасение — в неглубокой лощине.