Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

«Ну что, антисоветский человек Борис или нет, как по-вашему? — сурово спросил Абакумов и, не дожидаясь ее ответа, насмешливо продолжал: — Почему вы так озлоблены? Вы же за него боялись почему-то! Сознайтесь, нам все известно».

Тогда Ивинская еще не понимала, кто ее допрашивает, и ответила без всякой осторожности, какой требовала встреча с таким чудовищем, как Абакумов:

«За любимого человека всегда боятся… Относительно того, антисоветский ли человек Б. Л., — на вашей палитре слишком мало красок: только черная и белая. Трагически недостает полутонов».

На столе перед Абакумовым лежали книги и записи, конфискованные у Ивинской при обыске. В отчете об изъятии [236] Емельянова. Пастернак и Ивинская: провода под током, 97–107. фигурировали: стихи Пастернака, Ахматовой и Лидии Чуковской («моей дорогой О. В. Ивинской»); различные стихи (460 страниц); «порнографическая» поэма; различные письма (157 штук); фотографии Ивинской и некоторые ее стихи. Среди этих вещей был и красный томик стихов, подписанный Пастернаком после того, как они впервые занялись любовью в 1947 г.

«Вот что, советую вам подумать, что за роман Пастернак пускает по рукам сейчас, когда и так у нас столько злопыхателей и недоброжелателей. Вам известно антисоветское содержание романа?»

Ивинская возмутилась и принялась сбивчиво пересказывать сюжет написанной части романа, но ее перебили.

«У вас еще будет время подумать и ответить на эти вопросы. Но лично я советую вам усвоить, что мы все знаем и от того, насколько вы будете правдивы, зависит и ваша судьба, и судьба Пастернака. Надеюсь, когда мы еще раз встретимся, вы не будете ничего утаивать об антисоветском лице Пастернака. — Затем Абакумов посмотрел на охранника: — Уведите ее».

Последующие допросы Ивинской проводил следователь Анатолий Семенов; он, как и его начальник, не применял к Ивинской «физических методов воздействия». Следователь обвинил Ивинскую в том, что они с Пастернаком собирались бежать за границу. Он говорил, что Пастернак — английский шпион, что у него англофильские взгляды; он неоднократно повторял, что Пастернак садится за стол с Англией и Америкой, «а ест русское сало». Для следователей тот факт, что родственники Пастернака жили в Англии и в 1946 году он несколько раз встречался с британским дипломатом Исайей Берлином, было достаточным доказательством его неверности. Ивинскую вызывали на допросы каждую ночь; так потянулись ее лубянские будни.

«Как бы вы охарактеризовали политические взгляды Пастернака? Что вам известно о его вражеской деятельности, его проанглийских взглядах, его намерении изменить родине?»

«Он не принадлежит к категории людей с антисоветскими взглядами. Он не собирался изменять родине. Он всегда любил свою страну».

«Но в вашем доме мы конфисковали книгу произведений Пастернака на английском языке. Как она туда попала?»

«Эту книгу я получила от Пастернака, это правда. Это монография о его отце, художнике, которая была издана в Лондоне».

«Как Пастернак ее получил?»

«Симонов… привез ему ее из заграничной поездки».

«Что еще вам известно о связях Пастернака с Англией?»

«По-моему, однажды он получил посылку от сестер, которые там живут».

«Что вдохновило ваши отношения с Пастернаком? В конце концов, он намного старше вас».

«Любовь».

«Нет, вас объединили общие политические взгляды и изменнические намерения».

«У нас никогда не было таких намерений. Я любила и люблю его как мужчину».

Кроме того, Ивинскую обвинили в том, что она дурно отзывалась о Суркове, хотя в протоколе, из которого, несомненно, выброшены некоторые выражения и угрозы следователя, переврана фамилия поэта.

«По показаниям других свидетелей, вы систематически восхваляли произведения Пастернака и сравнивали их с произведениями писателей-патриотов, таких как Сурков и Симонов, в то время как художественные методы Пастернака в изображении советской действительности плохи».

«Это правда, что я высоко о нем отзывалась и считаю его примером для всех советских писателей. Его творчество — огромный вклад в советскую литературу, а его художественные методы не плохи, а просто субъективны».

«Вы предположили, что Суриков [так — ошибка в протоколе] не обладает литературным талантом и что его стихи печатают только потому, что он восхваляет партию».

«Да, я считаю, что его посредственные стихи подрывают идею. Но Симонова я всегда считала талантливым человеком».

Ивинской велели написать содержание «Доктора Живаго»; когда она начала писать, что главный герой романа — врач, трудно переживший эпоху между двух революций, следователь недовольно сказал:

«Вам надо просто написать, что вы действительно читали это произведение, что оно представляет собой клевету на советскую действительность».

На другом допросе речь зашла о «Магдалине»:

«К какой это эпохе относится? — спрашивал Семенов. — И почему вы ни разу не сказали Пастернаку, что вы советская женщина, а не Магдалина и что просто неудобно посвящать любимой женщине стихи с таким названием?»

В очередной раз следователь подверг сомнению саму природу их отношений:

«Ну что у вас общего? Не поверю я, что вы, русская женщина, могли любить по-настоящему этого старого еврея…»

Однажды, когда во время допроса послышался громкий стук в железные ворота Лубянки, Семенов с улыбкой заметил:

«Слышите? Вот это Пастернак ломится сюда! Ну ничего, скоро он сюда достучится…»

Узнав об аресте Ивинской, Пастернак позвонил общей знакомой. Они встретились на скамейке возле станции метро «Дворец Советов». Он расплакался и сказал: «Вот теперь все кончено [237] Ивинская. В плену времени, 106. , ее у меня отняли, и я ее никогда не увижу, это — как смерть, даже хуже».

Проведя в заключении несколько недель, Ивинская поняла, что беременна. После того как это стало известно, с ней стали обращаться немного мягче. Ей стали давать белый хлеб, пюре вместо каши и винегрет. Мучительные допросы продолжались, но почти без выгоды для Семенова — Ивинская по-прежнему отказывалась подписывать любые утверждения, чернящие Пастернака.

Возможно, она забеременела в конце лета, когда пара воссоединилась после долгого разрыва. Пастернак писал об этом воссоединении в стихотворении «Осень»:

(Ахматова ругала эти любовные стихи: «Про халат с кистями [238] Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2, 173. … как она падает в объятья… про Ольгу. И как ложатся в роще… Терпеть не могу. В 60 лет не следует об этом писать».)