Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Пастернак жил в обществе, в котором романы, стихи и пьесы считались важнейшими видами коммуникации и развлечения. Тематика, эстетика и взгляды авторов и героев становились предметами ожесточенных дискуссий, проигравшие в которых иногда расплачивались своей жизнью. После 1917 года почти 1500 писателей в Советском Союзе были казнены или умерли в лагерях [28] Shentalinsky, The KGB's Literary Archive, 6. , куда попали по самым разным сфабрикованным делам. Писателей либо торжественно просили создать нового «советского человека», либо изолировали, а в отдельных случаях подавляли; литература служила либо революции, либо врагам государства.

Члены советского руководства охотно писали о революционном искусстве; произносили многочасовые речи о цели прозы и поэзии и вызывали писателей в Кремль, чтобы поучать их, напоминая об их обязанностях. Вожди прекрасно понимали, какой силой обладает слово. Так, Ленина подтолкнул к революционной деятельности роман Чернышевского «Что делать?» «Искусство принадлежит народу [29] В. И. Ленин, в беседе с Кларой Цеткин. Цит. по: Garrard and Garrard, Inside the Soviet Writers' Union, 27. , — говорил Ленин. — Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно объединять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их. Должны ли мы небольшому меньшинству подносить сладкие, утонченные бисквиты, тогда как рабочие и крестьянские массы нуждаются в черном хлебе?»

Когда в начале 1930-х годов к власти пришел Сталин, он немедленно взял литературную жизнь под строгий контроль. Литература больше не была союзницей партии; она стала ее служанкой. Художественное многообразие предшествующего десятилетия увяло. Сталин, в юности сам баловавшийся стихами, жадно и помногу читал, иногда проглатывая по нескольку сотен страниц за день. Он подчеркивал красным абзацы, которые ему не нравились. Он прикидывал, где можно поставить ту или иную пьесу. Однажды он позвонил Пастернаку по телефону, чтобы спросить у него, настоящий ли поэт Осип Мандельштам. На самом деле разговор шел о судьбе Мандельштама. Сталин решал, каким писателям присудить главную литературную премию, естественно названную Сталинской.

Советские читатели тосковали по настоящей литературе, но насладиться чем-то хорошим удавалось редко. Полки ломились под тяжестью сухой, шаблонной халтуры, написанной по заказу. Исайя Берлин находил такие произведения «безнадежно второсортными» [30] Caute, Politics and the Novel During the Cold War, 150. . К тем писателям, которые сохраняли индивидуальность, — в числе немногих к Пастернаку и Анне Ахматовой — относились едва ли не льстиво. На публичных чтениях их стихов собирались концертные залы, а их произведения, даже запрещенные, находили путь к читателям. В лагере Обозерка [31] Gladkov, Meetings with Pasternak, 172. на берегах Белого моря заключенные развлекались тем, что сравнивали, кто из них помнит наизусть больше стихов Пастернака. Русский эмигрантский критик Виктор Франк, объясняя притягательность Пастернака, писал, что в его стихах «небо было глубже [32] Victor Frank, «The Meddlesome Poet: Boris Pasternak's Rise to Greatness» // The Dublin Review (весна 1958), 52. , звезды светили ярче, дожди громче, а солнце ярче… Никакой другой поэт в русской литературе — а может быть, и во всем мире — не способен так наделить тем же волшебством обычные предметы нашей повседневной жизни, как он. Для его проницательного глаза нет ни слишком мелкого, ни слишком незначительного, у него взгляд ребенка, взгляд первого человека на новой планете: лужи, подоконники, подзеркальники, фартуки, двери железнодорожных вагонов, волоски, торчащие на мокром пальто, — все эти мелочи повседневной жизни превращены у него в вечную радость».

Отношения поэта с коммунистической партией, ее вождями и литературными кругами Советского Союза были крайне двойственными. До начала Большого террора конца 1930-х годов Пастернак в стихах хвалил Ленина и Сталина; одно время его даже привлекали вероломство и властолюбие Сталина. Но по мере того, как страна все больше погружалась в кровавый кошмар, он все больше разочаровывался в Советском государстве. Пастернак выжил в годы террора, хотя многие его собратья сгинули бесследно. Чем можно объяснить такое везение? Террор выхватывал жертв наугад — скашивая верных и оставляя в живых кого-то из подозрительных. Пастернака охраняла удача, его международный статус и, возможно самое главное, заинтересованное наблюдение Сталина за уникальным и иногда эксцентрическим талантом поэта.

Пастернак как будто не собирался бросать вызов властям, но жил в намеренной изоляции творчества и загородной жизни. К «Доктору Живаго» он приступил в 1945 году; для завершения романа понадобилось десять лет. Творчество перемежалось периодами болезни; кроме того, иногда приходилось откладывать роман и зарабатывать на жизнь переводами. Иногда и сам Пастернак изумлялся, перечитывая то, что вышло из-под его пера.

Фактически «Доктор Живаго» стал первым романом Пастернака; когда работа была кончена, ему исполнилось уже 65 лет. В первом своем крупном прозаическом произведении Пастернак во многом отразил свой жизненный опыт и свои взгляды. «Доктор Живаго» не был полемическим произведением, не содержал нападок на Советский Союз и не превозносил другой социальный строй. Его сила в духе индивидуализма, в стремлении Пастернака найти нечто общее с землей, поиски правды жизни, поиски любви. Подобно Достоевскому, он хотел свести счеты с прошлым и отразить сложный период в истории России посредством «верности поэтической правде» [33] Ф. М. Достоевский. Дневник писателя. Цит. по: Wachtel, An Obsession with History, 13. .

По мере развития сюжета Пастернак понял, что «Доктор Живаго» служит упреком всей недолгой истории Советского государства. Сюжет, герои, сама атмосфера романа становились воплощением чего-то чуждого советской литературе. На страницах «Живаго» выражалось презрение к «мертвящей и безжалостной» [34] Доктор Живаго, ч. 13, гл. 13. идеологии, которая так вдохновляла многих современников Пастернака. «Доктор Живаго» стал его завещанием, прощальным приветом погубленному ушедшему веку и чувствам, которые он лелеял. Он был одержим мыслью издать роман — в отличие от многих его современников, которые тайно писали «в стол».

«Доктор Живаго» вышел подряд на итальянском, французском, немецком и английском, а затем и на других языках — но только не на русском.

В сентябре 1958 года на Всемирной выставке в Брюсселе красивые синие книжки «Доктора Живаго» на русском языке бесплатно раздавали советским гостям ватиканского павильона. Немедленно поползли слухи о происхождении этого таинственного издания; в ноябре 1958 года впервые упомянули о том, что роман тайно издан ЦРУ. Однако ЦРУ открыто не признавало своей роли в публикации романа.