Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Не все считали Пастернака героем. «Доктор Живаго» очень не нравился Давиду Бен-Гуриону, премьер-министру Израиля. Его ужаснула высказанная в романе точка зрения об ассимиляции евреев. Он назвал роман «одной из самых презренных книг о евреях [724] Haagsche Courant, 7 февраля 1959. , написанных человеком еврейского происхождения». Он добавил: «…жаль, что такая книга сошла с пера человека, которому хватило мужества противостоять своему правительству».

Церемония вручения Нобелевских премий проходила 10 декабря 1958 года в Концертном зале Стокгольма, куда собрались две тысячи почетных гостей, в том числе шведский король Густав VI и советский посол. Советские ученые — лауреаты премии, а также другие лауреаты сидели в одном ряду на креслах, обитых красным плюшем; Игорь Тамм с широкой улыбкой так низко поклонился королю [725] «Pasternak Cited at Nobel Session», The New York Times, 11 декабря 1958. , что его медаль чуть не упала. Ближе к концу церемонии Эстерлинг просто отметил Пастернака, сказав, что «лауреат, как известно, объявил, что не желает получать премию. Этот отказ никоим образом не лишает награду юридической силы. Шведской академии остается лишь сожалеть, что принять премию не было возможности».

Его выслушали в полном молчании.

В следующие недели после письма в «Правду» Пастернака окружали журналисты; шумиха конца октября — начала ноября понемногу слабела.

«Гроза еще не закончилась [726] Борис Пастернак. Телеграмма сестрам 10 ноября 1958 // Boris Pasternak, Family Correspondence, 407. , не горюйте, будьте тверды и спокойны. Устал, люблю, верю в будущее», — написал Пастернак в телеграмме сестрам в середине ноября. Он очень устал. На следующий день он писал кузине: «Лучше всего было бы умереть [727] Цит. по: Barnes, Boris Pasternak. Т. 2, 352. прямо сейчас, но я, наверное, не наложу на себя руки». Однако его дух понемногу возрождался. Его возмущали мелочность властей и продолжающиеся оскорбления старых врагов вроде Суркова. В декабре, на очередном съезде писателей, Сурков заговорил о «прогнившем внутреннем эмигранте» [728] Conquest, Courage of Genius, 95. Пастернаке и назвал Пастернака «отступником, которого наш праведный гнев изгнал из славной семьи советских писателей». Кроме того, Сурков вынужден был признать, что исключение Пастернака из Союза писателей «сбило с толку прогрессивных писателей [729] ЦРУ, Chief of SR Memo 9 апреля 1959. и поселило в их сердцах сомнение в справедливости нашего решения».

В черновике письма в ЦК, перехваченном госбезопасностью, Пастернак жаловался на «верховную власть»: «Я понимаю, что ничего не могу требовать [730] служебная записка КГБ о Пастернаке 18 февраля 1958. , что у меня нет прав, что меня можно раздавить, как мелкое насекомое… Я был глуп, ожидая великодушия после тех двух писем».

В январе 1959 года Пастернак сказал британскому журналисту Алану Морею Уильямсу: «Технократы хотят, чтобы писатели стали для них своего рода властью. Они хотят, чтобы мы производили работу, которую можно использовать для самых разных социальных нужд, как радиоактивные изотопы [731] Conquest, Courage of Genius, 96. … Союз писателей хочет, чтобы я ползал перед ним на коленях — но они меня не заставят». Еще одному журналисту он сказал, что «в каждом поколении [732] «Pasternak Stands on «Zhivago Views» // The New York Times, 19 февраля 1959. должен быть дурак, который будет говорить правду, как он ее понимает».

В письме к Фельтринелли он демонстрировал прежний пыл, называя свою жизнь «печальной, смертельно опасной [733] Carlo Feltrinelli, Feltrinelli, 144 (Фельтринелли этого письма не получил; оно было послано Жаклин де Пруайяр, которая не переправила его адресату). , но полной важности и ответственности, головокружительной… и стоящей того, чтобы принять ее и жить в радости и благодарности Богу».

Подтачивали Пастернака и напряженные отношения с Ивинской. Он уже говорил, что хочет уйти от жены и провести зиму в Тарусе со своей возлюбленной. К. Г. Паустовский предложил им свой дом. Ивинская больше, чем когда бы то ни было, хотела, чтобы они поженились. Но в последнюю минуту Пастернак передумал. Он сказал, что не хочет ранить тех, кто «хотел лишь сохранить видимость той жизни, к которой они привыкли». Он сказал Ивинской, что она — «его правая рука» и он весь с нею.

«Чего тебе еще нужно [734] Ивинская. В плену времени, 345. ?» — спрашивал он.

«Я разозлилась не на шутку, — вспоминала Ивинская. — Интуитивно я догадывалась, что больше, чем кто бы то ни было, нуждаюсь в защите именем Пастернака». Она уехала в Москву.

В последующие дни Пастернак написал несколько стихотворений, в том числе «Нобелевскую премию». Начиналось оно так:

Пастернак показал стихотворение Чуковскому; тот счел, что это не «линия», а «настроение», что стихи созданы «под влиянием минуты». Пастернак передал копию стихотворения Энтони Брауну, корреспонденту «Дейли мейл», который приехал к нему 30 января, чтобы взять интервью. После того как «Нобелевскую премию» опубликовали, в мире снова заволновались. «Дейли мейл» объявила, что «Пастернак изгой», под заголовком: «Сюрприз Пастернака: его мучения раскрыты в «Нобелевской премии».

«Я белый альбатрос [736] Anthony Brown, «Pasternak on My Life Now» // Daily Mail, 12 февраля 1959. , — говорил Пастернак журналисту. — Как вам известно, мистер Браун, альбатросы бывают только черными. Я исключение, индивидуалист в обществе, предназначенном не для единиц, но для масс».

Пастернак попросил журналиста передать стихотворение Жаклин де Пруайяр; он не собирался его публиковать. Другим репортерам, приезжавшим к нему после 10 февраля, в день его рождения, он жаловался: «Стихотворение нельзя было публиковать… Теперь я чувствую себя как девушка, которая любуется собою в зеркале. И потом, его плохо перевели».

Пастернак признавался, что написал «Нобелевскую премию» в минуту уныния, которое уже прошло. Его жена была в ярости.

«Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не доверял репортерам? — спрашивала она и угрожала уйти от него.

Пастернак слишком бурно негодовал из-за «вероломства» Брауна — возможно, он помнил о том, что его дом прослушивается. В начале 1959 года он уже не мог уверять власти в том, что не знал о последствиях передачи своего произведения неизвестным иностранцам. Передача «написанного в антисоветском духе» [737] Записка Комитета госбезопасности при СМ СССР о выявлении связей Б. Л. Пастернака с советскими и зарубежными гражданами 16.02.1959 — см.: Афиани, Томилина. Пастернак и власть, 243. стихотворения так скоро после скандала с Нобелевской премией, возможно, была безрассудным поступком, впрочем весьма характерным для Пастернака. «Так поступить мог только сумасшедший, — писал Чуковский, — и лицо у Пастернака «с сумасшедшинкой».