Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло

При этом царь, не выносивший пустой похвальбы и разозлённый, например, хвастовством в Боярской думе боярина Милославского, мог сгоряча надрать тому бороду и вытолкать взашей за двери… Но – без каких-либо дальнейших для боярина последствий. Так что и простота обращения Петра с сотрудниками, и его горячность без злопамятности достались ему по наследству.

Алексей Толстой, правда, считал, что Пётр был сыном не царя, а патриарха Никона – человека из простонародья, властного, крепкого и энергичного… Так или иначе, царь Алексей Михайлович Петра – как законного сына, не отвергал. Да и противники Петра к такому аргументу как сомнительное происхождение царевича не прибегали. Для нас, впрочем, должно быть важным не происхождение Петра, а то, что он стал важнейшим личностным фактором в момент одной из важнейших бифуркаций русской истории.

Царь Алексей Михайлович был женат дважды. От Марии Милославской, умершей в 1669 году, он имел восемь дочерей – в том числе будущую правительницу Софью, и пять сыновей, два из которых царствовали – Фёдор с 1676 по 1682 год, и Иван (совместно с Петром) с 1682 по 1696 год.…

Вторым браком Алексей Михайлович был женат на Наталье Кирилловне Нарышкиной (1651–1694) – воспитаннице Артамона Матвеева и Евдокии Матвеевой (урождённой Гамильтон). От этого брака родились будущий царь Пётр (1672–1725), а также дочери: царевна Наталья (1673–1716), и Феодора (1674–1678), умершая четырёх лет от роду.

Художественные интерпретации образа матери Петра Натальи Кирилловны показывают её как приверженку скорее старого строя жизни, однако воспитанница леди Гамильтон просто не могла быть олицетворением «Домостроя»… Она, вне сомнений, имела достаточно свободное и достаточно европейское воспитание, и наверняка влияла на сына в том духе, которым были проникнуты все начинания Петра уже с юных лет.

Много, много было в эпохе Алексея Михайловича исторических и системных «подводных течений», и они должны были вынести Россию – рано или поздно, на стрежень мировой истории.

Подводя же итоги царствования отца Петра, не мешает обратиться к мнению человека со стороны, но – человека, хорошо знавшего Россию и не бывшего ей чуждым. Имеется в виду Христофор Генрих Манштейн (1711–1757). Его отец служил ещё Петру I, а сын – полковник на русской службе с 1727 по 1744 год, в 1745 году вернулся на родину, стал генералом прусской службы и опубликовал свои записки о России…

И вот что написал Манштейн о русском народе, окидывая историческую ретроспективу:

«Некоторые писатели утверждали, что до царствования Петра I все русские вообще и каждый из них в частности были совершенно глупы и тупы, но это в полной мере ложно, и противное тому весьма легко доказать.

Тем, которые составили себе подобное понятие, стоит только прочесть русскую историю семнадцатого столетия за то время, когда честолюбие Годунова и происки поляков разделили нацию на несколько партий и поставили царство на край гибели. Шведы владели Новгородом, а поляки столицею – Москвою; несмотря на эти бедствия, русские своими разумными действиями сумели избавиться от владычества двух столь могучих в то время врагов, каковы были Швеция и Польша. Менее чем в пятьдесят лет они завоевали снова все земли, отнятые у них во время этих смут, а между тем, при этом у них не было ни одного министра, ни одного генерала из иностранцев. Размышляя об этих событиях, не трудно сознаться, что столь важные предприятия не могут быть задуманы и выполнены глупцами».

И разве это было не так?

Начав через двадцать лет после изгнания поляков из Кремля первую войну с Польшей, через пятьдесят лет Россия не только отвоевала обратно утраченные русские земли, но и полностью вывела Польшу из числе серьёзных угроз. Конечно, здесь России помогла и сама Польша, а точнее «государственный» строй Польши, несущий в себе самом ослабление государства и гибель государственности, но основные усилия по возврату Смоленска и Украины были совершены вооружённой русской рукой.

Через полвека после занятия Новгорода шведами были отвоёваны и многие исконные русские земли на Севере. При этом, хотя шведы были уверены в незыблемости отсечения русских от Балтики, сами русские так не считали. Собственно могло ли быть иначе, если в своё время ещё русские пра-славяне приходили на Север, чтобы осваивать его и обживать, а шведы всегда приходили сюда лишь для того, чтобы контролировать и эксплуатировать эти территории.

И всё, о чём писал Манштейн в XVIII веке, русские совершили в XVII веке сами – исключения типа генералов Томаса Далйелла и Уильяма Драммонда не в счёт. Тем более, что иностранцы не определяли ни общей военной политики, ни общих планов ведения военных кампаний…

Совершено всё это было в царствование Алексея Михайловича усилиями деятельной руководящей группы из окружения царя. Но сама по себе эта группа из десятка-двух человек ничего сделать не смогла бы, если бы не давала нисходящие импульсы уже более массовой деятельной группе русских военачальников, русских администраторов, русских купцов и промышленников, посадских людей… А этот средний слой направлял усилия тысяч и десятков тысяч простых деятельных русских людей… В той же новой русской Восточной Сибири дожидаясь царёвых указов, русские люди много не наработали бы…

И если всё это понять и учесть, станет ясно, как убедительно опровергает «русский» немец Манштейн такого якобы знатока русской души (на деле же – знатока всего лишь психологии ванек-манек) Достоевского, который через сто лет после Манштейна утверждал, что «в допетровской, московской Руси было чрезмерно много… восточной лени, притворства», писал об «унылом однообразии допетровской Руси» и её «внутреннем бессилии».

Точная оценка допетровской Руси должна быть прямо противоположной – в своих лучших проявлениях и в своей лучшей части русский народ допетровской Руси был и талантлив, и деятелен, и вполне готов к цивилизационному рывку – если бы его на это подвигли «верхи» и деятельный царь.

При всём при том, Алексей Михайлович великим реформатором России не стал – он вёл вполне размеренный, дворцовый образ жизни, стоял между западниками и консерваторами, не выдвигал новых идей, не поддерживал решительно той или иной группировки. Центры активности в допетровской «алексеевской» России были, но это были пока лишь островки твёрдой почвы посреди «болота» невежества, инертности, отсталости и благодушия.

Для XVII века – худо, бедно, но оказывалось достаточно того, что было. Приближающийся XVIII век требовал иного – осушения этого исторического «болота».

Что и выпало на долю Петра…

Пока же Россия, независимо от чьих-либо личных желаний или нежеланий, продвигалась (частично это сознавая, частично – нет) к очередной точке исторической бифуркации.