Владимир Поликарпов - Русская военно-промышленная политика. 1914—1917. Государственные задачи и частные интересы.

Статистическим источником, позволяющим судить о динамике индустрии военных лет, является промышленная перепись 1918 г. Д. Джоунс привел показатели, свидетельствующие о совокупном, по всем отраслям, росте: если принять 1913 г. за 100%, то 1914 г. дает повышение до 101,2, 1915-й — до 113,7, 1916-й — до 121,5, а 1917-й — падение до 77,3. Именно в таком виде итог переписи представлен у Стоуна, откуда и перешел к Джоунсу, Макнилу и А.И. Уткину {71} 71 Stone N. The Eastern Front. P. 209; Jones D.R. Imperial Russia's Forces at War. P. 270; McNeill W.H. The Pursuit of Power. Technology, Armed Force, and Society. Chicago, 1982. P. 329; Уткин А.И. Первая мировая война. М., 2013. С. 234. Джоунс вслед за Стоуном относит в заголовке таблицы ее показатели к экономике в целом (у Уткина речь идет об «экономическом производстве»), тогда как в общем для всех этих авторов литературном источнике, у Сидорова, говорится о промышленности (у Стоуна это, впрочем, очевидно из контекста); X. Стрэчен, как и Джоунс, идет дальше: те же цифры он трактует как рост национального дохода (Strachan H. The First World War. Oxford U.P., 2001. Vol. 1. P. 1094). . Но использование сведений Стоуна, даже когда он ссылается на источник, требует обязательной проверки. В данном случае Стоун ссылается на таблицу «Промышленное производство в России в 1913–1917 гг.», составленную по материалам переписи 1918 г. и приведенную у А.Л. Сидорова. Как же поступил он с этим источником?

Во-первых, отброшены все высказанные Сидоровым критические замечания о степени достоверности приводимых показателей. А речь шла о том, что перепись 1918 г. содержит данные «без Урала» и «не охвачен Донбасс», то есть выпали самые проблемные для российской военной экономики районы с их неуклонным на протяжении всей войны сокращением производства металла, отчего по ряду вопросов «данными переписи и вовсе нельзя пользоваться». «Совершенно ясно, что о работе металлургической промышленности и машиностроения, — предупреждал Сидоров, — едва ли можно делать какие-либо выводы на основе только данных этой переписи». Во-вторых, Сидоров обратил внимание на то, что, хотя бы и закрывая глаза на такую «мелочь», принимая эти изуродованные цифры, все же оказывается, что «даже только за три года войны» — исключая 1917-й — общий прирост продукции втрое замедлился по сравнению с предвоенными годами. Как отмечает X. Хауман, пользовавшийся той же таблицей, продукция металлургии по сравнению с 1913 г. упала к 1916 г. почти на 20%, выпуск полуфабрикатов — на 13%, притом что дефицит металла к концу 1916 г. оценивался в 50% {72} 72 Haumann H. Kapitalismus im zaristischen Staat 1906–1917. Königstein/ Ts., 1980. S. 74, 230; Тарковский К.Н. Указ. соч. С. 240. . Но все это у Стоуна скрыто, потому что, в-третьих, он (а за ним и Джоунс и другие) отсек от таблицы, заимствованной у Сидорова, — и выбросил — ее основное содержание, отраслевые показатели, взяв только итоговую последнюю строку. А отраслевые показатели свидетельствуют (на это и указывает Хауман), что в 1916 г. уже не наметилось, а состоялось падение производства в горной и горнодобывающей промышленности (даже не считая Урала и Донбасса) с 1019,3 до 941,3 млн. руб., еще более значительное — в добыче и обработке камней (а это значит — в заготовлении цемента, огнеупорного кирпича, бутового камня, абразивных материалов), текстильной и чуть ли не во всех других отраслях, ш исключением собственно военных — металлообработки, химии и производства смешанных волокнистых веществ (то есть взрывчатки и пороха) {73} 73 Сидоров А.Л. Экономическое положение России. С. 346, 349, 350. . Именно рост военных производств создал ложную видимость общего процветания, представленную в итоговой последней строке. Но тому, кто принимает за истину итоговые цифры Стоуна, нет оснований сомневаться в отброшенных им составляющих.

Таким образом, разграничить последствия войны и революции все же в какой-то степени возможно, даже довольствуясь столь неполноценными источниками. «На первый взгляд, — пишет Хауман, — бросается в глаза резкий спад производства в 1917 г… Однако видно и то, что этот спад произошел уже в 1916 г.; в момент высшего напряжения в важных для войны отраслях, в частности в металлообработке, — темп роста замедлился. Детальный анализ, далее, показывает, что не позднее 1916 г. резервы роста иссякли и ускорялся развал производства» {74} 74 Наитапп Н. Op. cit. S. 72. . Таким образом, неверно было бы считать, что «революция и борьба рабочих за повышение заработной платы создали экономический кризис в стране, подорвали развитие промышленности. Наоборот, Февральская революция 1917 г. была ускорена экономическим кризисом». Этот вывод Сидорова {75} 75 Сидоров А.Л. Указ. соч. С. 362. может показаться сформулированным по-советски ортодоксально-догматически, но по сути он не может быть аргументированно оспорен. Экономика не «демонстрировала многие признаки подъема» (Никонов), а шло, наоборот, «разрушение материальных ценностей», «истощение производительных сил» из-за роста специальных военных производств {76} 76 ЭПР. Ч. 2. С. 7;Ч. 1. С. 247. . «Видимость общего подъема» создавалась именно за счет форсированного изготовления предметов вооружения {77} 77 Тарновский К.Н. Указ. соч. С. 208; Сидоров А.Л. Экономическое положение России. С. 349, 350. . [14] Существовал и другой источник «видимости» подъема, касающийся добычи угля в Донбассе. В 1916 г. под влиянием затруднений с вывозом угля из-за неподачи вагонов железными дорогами шахтовладельцы прибегали к ухищрениям, преувеличивая размер скопившихся у них запасов в четыре-пять раз, чтобы иметь возможность направить соответственно завышенную заявку на подвижной состав. Этот существовавший лишь на бумаге уголь служил «базой для официальной статистики», — свидетельствовал граф А.И. Череп-Спиридович, владелец нескольких шахт в Таганрогском округе. Статистикой Министерства торговли и промышленности ведал В.П. Семенов-Тян-Шанский. Выясняя состояние запасов угля на местах, он разослал шахтовладельцам анкету и получил «ответы, за качество которых, конечно, ручаться было нельзя, но, во всяком случае, результаты были обработаны и напечатаны в секретном порядке» (Череп-Спиридович А.И. Нельзя терять времени // Земщина. 1916. 19 мая; Семенов-Тян-Шанский В.П. То, что прошло. М., 2009. Т. 1. С. 632). При всех известных особенностях черносотенной печати в качестве источника и возможных в этой связи преувеличениях автор сообщения в «Земщине» указывал на реальную проблему.

Если, не удовлетворясь «видимостью», перейти к сути, то «эпоха подъема» для экономиста и статистика отличается тем, что в это время происходит рост производства средств производства, идет накопление капиталов и усиливается строительство. Так считал Л.Б. Кафенгауз и пояснял важное различие между средствами производства и орудиями разрушения: «Однако вряд ли кто-либо решится включить в последнюю группу явлений», то есть в производство средств производства, изготовление «пушек, снарядов и взрывчатых веществ, уничтоженных во время войны», в 1914–1918 гг. Как писал Кафенгауз, в условиях войны заявила о себе «диспропорция в развитии военной и прочей тяжелой промышленности», эта диспропорция «неизбежно должна была повлечь за собой общее сокращение всей тяжелой промышленности». Хотя падение производства в 1917 г. было обострено революционными событиями, «тем не менее и вне этого фактора производство неизбежно должно было сократиться под влиянием недостатка сырья, полуфабрикатов, разных материалов и под влиянием расстройства заводского хозяйства. Горы пушек, снарядов и взрывчатых веществ не могут затмить тех разрушительных процессов, которые, несмотря на все усилия, систематически сокращали производительные силы» {78} 78 Кафенгауз Л.Б. Указ. соч. С. 208, 195. .