Александр Горбачев - Песни в пустоту

“Никакого интернета нет”, – спел Борис Усов в одной из последних своих записанных песен. По факту, однако, вышло немного иначе: борьбу с интернетом, как и прежде борьбу с окружающим миром, “Соломенные еноты” тоже проиграли за подавляющим превосходством противника. Впрочем, это, возможно, и к лучшему, потому что именно благодаря сети песни и идеи Усова дошли до совершенно нового поколения, для которого, хоть оно и застало 90-е исключительно по касательной, его творческие и этические стратегии оказались как нельзя более актуальными. Сила мифа в случае “Енотов” обратно пропорциональна активности самой группы: в середине 90-х, когда формейшн кипел, рвал и метал, вся эта бурная жизнь была завязана на самой себе, сегодня, когда никакой группы уже по факту нет, а ее соратники кое-как устроились в новой жизни (Виктор Кульганек работает на хорошей должности в одной телекомпании; Константин Мишин занимается бизнесом и иногда тратит деньги на фестивали, куда вытаскивает еще оставшихся в строю былых однополчан, ну и так далее), наследие Усова едва ли не более востребованно, чем когда бы то ни было. Новые модные группы в диапазоне от “Труда” до “Утра” небезосновательно называют “Енотов” в качестве одного из источников вдохновения. Молодые и буйные московские люди, создавшие группы вроде “Панк-фракции Красных Бригад” и “Да, смерть!”, прямо наследуют эстетике “Соломенных енотов” и формейшна и с точки зрения незатейливого, но лихого звука, и нередко даже с точки зрения репертуара (во всяком случае, та же “Да, смерть!” играет по преимуществу кавер-версии вышеупомянутой “Банды Четырех”). А главное – с точки зрения отношения к окружающей реальности, в которой чем дальше, тем больше проявляется все та же давно знакомая свинцовая безнадега, что когда-то спел, прожил и преодолел худой юноша в больших очках с юго-запада Москвы.

Сам Борис Усов живет все в той же квартире 104 на улице Островитянова, которая по-прежнему может произвести неизгладимое впечатление на неподготовленного человека. Разумеется, безоглядное саморазрушение, которым он занимался на протяжении полутора десятков лет, неизбежно возымело определенные последствия – в том числе и медицинского толка (у Усова обнаружили синдром Корсакова, тяжелую и практически неизлечимую болезнь, с которой, впрочем, музыкант с помощью родных и близких до некоторой степени справился). “Соломенные еноты” формально прекратили свое существование – тем не менее никто не поручится, что Усов по-прежнему не пишет песни и не издает журналы для совсем уж узкого круга друзей и близких. Точно так же, как он это делал двадцать лет назад.

Ведь по большому счету ничего принципиально не изменилось. Ведь сколько мы потеряли, нельзя рассказать словами.

Сергей Гурьев

Я считаю, что мифы рок-движению нужны, и “Соломенные еноты” – самый радикальный миф, который у рок-движения есть, уж у московского точно. Создать своим существованием базу для того, чтобы это превратилось в миф, – это тоже отдельное искусство. И создать базу для того, чтобы кому-то хотелось участвовать в формировании этого мифа, тоже не каждому дано. Мне мало в формировании каких мифов хотелось участвовать, а формированию этого бескорыстно и совершенно самозабвенно служить, огребая от этого только шишки, хотелось всегда.

Борис Белокуров (Усов)

Сейчас мы имеем миф. Ну, не то что я как конструктор сидел – построить миф, как Эйфелеву башню такую. Я просто обрубал хвосты некоторые, я старался, чтобы левые люди по возможности это не слушали. Мне было важно, кто будет слушать. Потому что это песни, в которых было много личного, и мне не хотелось бы, чтобы их слушали те, кто заранее поймет их превратно. Это как дневник свой давать читать кому-то. Элемент сектантства был всегда, конечно, и я его пестовал сознательно. Я делал все, чтобы не быть популярным, мне этого меньше всего хотелось. Допустим, выбираешь, вторым играть или двадцатым – естественно, двадцатым.

Максим Семеляк

Перспектив, думаю, не существовало, и в них не было нужды. Конечно, ролевая модель – это The Fall (я имею в виду в первую очередь музыкальную модель): набрал молодых музыкантов, они тебе играют как машина, боясь ослушаться, а ты на их фоне чешешь языком, хоть пьяный, хоть какой, ну и записываешь альбом за альбомом, к вящей радости понимающего окружения. Но они и так много сделали, я считаю. Им еще повезло со временем. Он же очень активный, Усов, – мне кажется, что все, что он хотел, он так или иначе сказал или написал. У него не было той негативной степени свободы, которая у Музиля описана, то есть свободы усомниться в самом себе. А уж как там гитара записана – дело десятое.

Виктор Кульганек

Я вспоминаю эти времена с большой теплотой и любовью. Тогда все было очень чисто, очень искренне. Все относились к творчеству друг друга с неподдельным интересом и на концерты приходили не потусоваться и побухать, а именно чтобы послушать музыку. Все это активно обсуждалось, о песнях друзей говорили, их критиковали. А то, что происходит сейчас, – это, конечно, остатки былой роскоши. Все по-прежнему записывают альбомы, ходят друг к другу на концерты, но это уже в большей степени своего рода секта, клуб для тех, кому за сорок.

Борис Белокуров (Усов)

Чего мне хотелось? У всего этого не было никакой конкретной цели. Цель была написать стихотворение. Альбом запишешь – то же самое, он останется в вечности. Просто стих сделать легче – написал на листочке и забыл. А чтобы альбом записать, поневоле приходится каких-то людей привлекать. А смысл тот же самый. За “Енотов” или “Связь времен” мне никогда не хотелось получать никаких денег. Да я лучше, не знаю, книжку переведу. Так и подрабатывали иногда. Писали что-то. “Пушнину” сдавали и книги продавали на “Академической”. Там как-то все было само собой. Никто не работал, но все ели, пили и существовали.

Виктор Кульганек

Мы об этом говорим частенько с нашими ребятами – с Сашей Ионовым из “Региона”, с Сантимом. Что, конечно, если бы все, что происходило у нас здесь, не пришлось на те годы на эту страну, может быть, все творчество было бы гораздо более востребованным и интересным для других людей. И может быть, у других людей по-другому бы и судьбы сложились. В принципе Боря мог вполне выпускать книги, журналы, быть таким, так сказать, каким-то человеком, возглавляющим достаточно мощное творческое движение. А в рамках десяти человек этого формейшена, которые бухали как черти и травили себя всякой херней, неудивительно, что в результате кончилось все достаточно печально. А мог бы вполне делать свое дело долго, с радостью, с интересом, быть востребованным большим количеством людей. Да и ему самому, наверное, от этого гораздо лучше было бы.