Юлия Красовская - Человек и песня

Но ведь в древности болваном, истуканом на Руси повсеместно называли любое изображение языческого божества! (Вспомните в «Слове о полку Игореве»: «Болван же Тьмутараканский...») И только потом, когда крещеная Русь отказалась от прежних своих богов, стали слова «болван» и «истукан» нарицательными, бранными словами. Вряд ли в рассказе терчанки эти слова применены к деревянной игрушке мужику-паночке случайно. Вероятно, в глубинах народного подсознания теплится историческая «сверхпамять» об изначальном культовом назначении игрушки. Рассказов о деревянных игрушках, о способах их производства, окраске, размерах, предметах изображения записано мною много. Притом рассказы настолько живые, образные, с точными и емкими характеристиками, что, кажется, можно восстановить саму игрушку. Однако на все просьбы показать хотя бы обломки своедельной игрушки на всем Терском побережье неизменно отвечали: «Що ты! Вси давно приломаны, брошены, в печи сожганы. А нынце их и не ладят: мужики на тороса не ездят, дак... Да и куды их, ети бобышки — дрянь таку? Детям порато любы торговы-ти игрушки». И тут же, немедленно опровергая самих себя, начинали вспоминать какого-нибудь красного петушка, который так «баско сидел на конце ручки мутовки». В августе 1967 года в терском селе Чаваньге произошли события, поколебавшие уверенность в том, что дети предпочитают синтетические магазинные игрушки. В ответ на мои вопросы об исчезнувших своедельных игрушках хозяйка молча полезла на чердак и долго там чем-то гремела. Потом, спустившись, так же молча поставила на стол красавца — деревянного коня с повозкой. Мы с подругой, археологом Ириной Поляковой, ахнули. И было от чего. Казалось, конь дышал древностью, хотя, как выяснилось, был сделан мужем хозяйки Всеволодом Александровичем Клещёвым, в начале 1920-х годов, на торосах.

«Сыну ище делал. Обрадел [85] Обрадеть — обрадоваться ( диалект.). , помню. Хвост, однако, у коня был сделан из конских волос. Вырванной. Ты уж чего там ему приделай. Не без хвоста коню жить в Москве... Думал, ёго-то, коня, давно уж нет, а он, глядико, тутотка»,— смущаясь, сказал хозяин. Из смежной комнаты вышел белоголовый синеглазый городской внучоночек, волоча на веревке синтетический красный паровоз. Глаза малыша округлились, рот открылся, и... через мгновение паровоз был брошен. По идеально вымытому крашеному полу (на Терском берегу всегда так: можно провести носовым платком по полу, и платок будет совсем чистым) тихонько ездил, носился галопом, возил седоков, выносил внука из сражений, мирно пасся и весело ржал «дедушков своедельной бесхвостой конь». Вскоре прибежала стайка соседских мальчишек, и конь стал центром внимания, предметом спора. Маленький внучонок оказался моим грозным соперником. «Ан-нет ведь. Не дам коня-та в Москву. Пущай внуцок играёт... А потом що?.. Ну, изломаёт — сожгаем, дак... А уж не отдам!» Однако в конце концов взяла верх жалость к коню: «Пущай живет в Москве».

«Античная» плавность линий и загадочная отчужденность общего настроения этой деревянной скульптуры, роднящая ее с древнейшими тотемическими изображениями, впоследствии не раз вызывала восхищение специалистов-игрушечников, коллекционеров.

«По песни» нас посылают к Ефиму Григорьевичу Клещёву («В Чапоме мы, почитай, вси Клещёвы»), до пенсии — многолетнему бессменному председателю сельсовета. Это могучий, стройный, седой семидесятилетний мужчина, к которому как-то совершенно не подходило слово старик. Глаза ярчайшей голубизны, лицо широкое, открыто ясное, вдумчивое. Ефим Григорьевич в высоких сапогах-бахилах и в брезентовой куртке занят все тем же мужским делом: «здымает да катает бревны» от моря к своему дровеннику. Вспоминаю первый свой опыт в деревне Умбе и сразу же пытаюсь «навязаться во товарыши», в помощницы катать бревна. Но хозяин необидно отказывает, назначая нам встречу на вечер. Первое впечатление не обмануло: Ефим Григорьевич оказывается грамотным, очень начитанным, широко мыслящим («Весь век с людьми, да в делах, дак...») человеком, без малейшей тени иронии (а с нею поначалу все же встречаешься), относящимся к интересу современных молодых горожан к крестьянской старине. Отнюдь! Он понимает, как важно знать свои корни и сохранить их живыми. Он все расскажет, споет и покажет, что в его силах: «Солдатских песен, деушки, вам кто-либо пел у нас? Вот я и спою. Видишь, ета песня, говорили, со времен ище батюшки Суворова складена, а мы ей пели и в перьву мирову войну, и во втору:

Или вот издосель-досельна песня (тоже ей солдаты преже певали). Быват, при Петре I складена: