Андрей Васильченко - «Лили Марлен» и другие. Эстрада Третьего рейха [без иллюстраций]

Рассказ о легендарных Берлинских кабаре будет неполным, если хотя бы несколькими словами не упомянуть «Кабаре комиков» («Кадеко»). «Кадеко» было самым успешным берлинским кабаре как в годы Веймарской республики, когда им руководил Робичек, так и во времена Третьего рейха, когда кафе было «ариизировано», в результате чего оказалось в руках новых хозяев. С 1933 по начало 1938 года им руководил Ганс Шнидлер. После смерти этого владельца кабаре перешло в руки Вили Шеффера. Именно этот в прошлом ведущий шоу-программ смог собрать в своем увеселительном заведении лучших артистов. На сцене «Кадеко» нередко (уже после освобождения) выступал Вернер Финк и его труппа. Сам Шеффер начал свою творческую карьеру и достиг успеха в годы Веймарской республики, что, впрочем, не мешало ему поддерживать тесные связи с новыми властями. По большому счету Шеффер не был ни сторонником национал-сациолистов ни противником оных. На сцене он давал своим, артистам больше свободы, чем в других кабаре. Чтобы как-то оправдать политические шутки, которые формально были запрещены, в октябре 1938 года (к выходу новой программы) Вили Шеффер написал большую статью, которая называлась «Жгучий политический вопрос, или Еще раз о политической шутке». В этой статье Шеффер утверждал, что политические шутки были проявлением национальной силы и уверенности. «Чем более уверенно себя чувствует рейх, тем менее его можно поколебать какой-то политической шуткой. Это же прописная истина. Если кто-то находит политическую шутку "недопустимой", то он просто-напросто не уверен в крепости нашего рейха». Шеффер не пытался делать политический юмор «национал-социалистическим», а, напротив, стремился направить его против тех, кто считал политические шутки «подрывным явлением».

Но ни усилия Шеффера, ни его аргументы не смогли защитить некоторых артистов «Кадеко» от гнева Йозефа Геббельса. И в очередной раз нарушителем спокойствия стал Вернер Финк. Принимая во внимание свой прошлый не самый веселый опыт с пребыванием в концентрационном лагере, Финк стал оттачивать свои шутки до совершенства. Игра слов была настолько тонкой и совершенной, что юмористу было сложно что-либо инкриминировать. Кроме этого министра пропаганды раздражало трио «Руландс» (Гельмут Бут, Манфред Длуги и Вильгельм Майсснер). Собственно, поводом для раздраженности Геббельса стала шутливая песенка, исполненная этим трио в 1938 году. Она была посвященной реконструкции Берлина, которую под контролем Гитлера должен было проводить архитектор Альберт Шпеер. В песенке, в частности, были слова о том, что «еще недавно Берлин был уродливым городом, а теперь красивыми в нем станут даже канавы». Окончательно Геббельс вышел из себя, когда по радио передали песню «Руландс», которая оказалась посвященной событиям «хрустальной ночи» — общегерманского еврейского погрома, который произошел в ноябре 1938 года. Несмотря на то что песенка должна быть образцом наихудшей антисемитской пропаганды, Геббельс оказался очень недоволен её двусмысленностью. Над «Кадеко» стали сгущаться тучи. 1 февраля 1939 года Геббельс записал в своем дневнике: «Вел длинное сражение по Кабаре Комиков. Отвесил пинок Шефферу. В ответ он жалобно несет какую-то ерунду. Политические шутки будут искоренены. Эта карта бита». Два дня спустя после того, как была сделана эта запись, немецкие газеты сообщили о том, что Финк, трио «Руландс» и конферансье Петер Захзе были исключены из состава Имперской палаты культуры. А это означало, что они более не могли выступать ни на одной сцене рейха. На следующий день Геббельс опубликовал статью, которая называлась «Есть ли у нас еще собственно юмор?». Её название, за исключением слова «еще», повторяло название серии статей («Есть ли у нас собственно юмор?»), которые публиковались в «Берлинской ежедневной газете». К слову, одна из этих статей была написана Вернером Финком. Давая ответ на свой вопрос, Геббельс утверждал: «В Европе нет страны более радостной, чем Германия». Но при этом он делал оговорку, что это было в основном результатом деятельности национал-социалистической организации «Силы через радость». Далее министр пропаганды утверждал, что он всегда лояльно относился к политическим шуткам, но даже его «либерализм» имел границы. «Священные идеалы национал-социализма не могут являться поводом для насмешек», — отрезал министр пропаганды. И продолжал: «Политический юмор — остаток либерализма. При прошлой политической системе у него было в изобилии поводов для насмешек. Но мы (национал-социалисты) слишком опытны, чтобы позволить продолжать юмору двигаться прежним курсом». После публикации этой статьи Геббельс записал в дневнике: «Моя статья против политических шутников вкупе с моим декретом произвели эффект разорвавшейся бомбы. Теперь интеллектуальные трусы дрожат от страха». Нападки министра пропаганды положили конец карьере Вернера Финка, сделав его неким символом Сопротивления нацистскому режиму (хотя он сам даже после войны отрицал какую-либо причастность к антифашистским кругам). Хотя его труппа продолжала выступать на подмостках различных кабаре фактически до самого конца Второй мировой войны.

Проблема национал-социалистического шлягера, его возникновения и развития (как на политическом, так и на культурном уровне) сводилась в Третьем рейхе к критике капитализма и антисемитским нападкам. Собственно национал-социалистическая версия развития «легкой музыки» в годы, предшествовавшие национал-социалистической диктатуре, выглядела следующим образом. Во времена Веймарской республики «бессовестные еврейские бизнесмены» выбросили на рынок художественные полуфабрикаты, которые наносили исключительный вред немецкой культуре. Если «культурный большевизм» был достаточно быстро «устранен» из общественной жизни Германии, то с упоминавшимися выше «художественными полуфабрикатами» справиться оказалось сложно даже в условиях национал-социалистической диктатуры. В феврале 1938 года в письме один из «старых штурмовиков» сетовал: «Сейчас, как и прежде мы слышим и читаем патологические вирши о Елизабет, "у которой красивые ножки", о донне Карле, "чья красота меня пленяет и мне хочется танцевать"».

Этот и ему подобные примеры, демонстрирующие мнимую примитивность популярной культуры, опирались на антикапиталистические установки, которые оказались обильно приправлены антисемитскими и расистскими лозунгами. В данном случае между капиталистом и евреем фактически ставился знак равенства. Тот же самый «ветеран СА» писал: «А что такое есть эти "шлягеры"? Еврейский воротила ввел словечко "шлягер" в оборот. Превознося самыми красивыми словами, он выложил на витрину откровенные отбросы, задрапировал их дешевой тканью и по дешевке сбывал наивным покупателям». В итоге главным обвинением в адрес «шлягеров» было не столько их «еврейское происхождение», сколько механизм появления и «раскрутки». Бизнесменов от музыки и культуры обвиняли в желании по-быстрому нажиться. При этом нередко обвинения сводились к тому, что обществу пытались навязать новый шлягер, хотя прошлый еще был у всех на слуху. Нечто подобное обсуждалось в ноябрьском номере ведомственного издания СС журнале «Черный корпус». Одна из статей в нем была как раз посвящена шлягерам, которые эсэсовские идеологи полагали «остатками джаза». Не обошлось без традиционных для журналов Третьего рейха нападок на евреев. Автор статьи полагал, что «вредоносные псевдомузыкальные направления» уходили своими корнями в экономическую деятельность еврейских предпринимателей, в качестве которых называлась фирма «Кох и К », которая якобы сделала своей целью заманивать всеми средствами зрителей на сквернейшие оперетки.