Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

Смотрю я иногда на себя с холодным вниманием и думаю:

«В сущности, я человек бескорыстный. Редко что делаю хорошее для людей, но всегда почти — бескорыстно».

А внутренний голос говорит: «Лжешь».

И впрямь. Правда, чаще корысть не задумывается мной специально, а получается сама.

Расскажу две истории.

В театре, где я работала, был один спектакль, который мне чрезвычайно нравился, но народ почему-то плохо шел на него. Некоторые мои коллеги, и даже начальство, высказывали предположение, что простую публику пугает название: «Сельская честь». Думают — это какая-то советская опера про косилки - сеялки - молотилки.

Кстати, может быть.

Я предлагала начальству написать подзаголовок или назвать спектакль в афише так: «Cavalleria rusticana, или Кровавая драма на Пасху». В спектакле действительно дело происходит на Пасху, а в финале один темпераментный корсиканец кусает за ухо второго и умирает в результате поножовщины.

Начальство смеялось, но название не меняли, и зал был полупустой. Спектакль же был замечательный, его поставил финский режиссер Карри Хейсканен. Поставил вдохновенно, упруго, музыкально, напряженно, со смыслами, с чудесными находками. Солисты прекрасные.

Тогда я разослала похвалы этому спектаклю и приглашения его посетить на пятьдесят шесть адресов случайно взятых людей в социальной сети «Одноклассники». Вижу приличное лицо в случайной выборке тех, кто сейчас бдит перед экраном и кто москвич, — и посылаю. Через пару часов сайт меня «забанил», сообщив, что я занимаюсь рассылкой спама. А я все совершенно бескорыстно делала! Просто хотела публику собрать.

Но еще до «бана» откликнулась, среди прочих, одна женщина, очень прекрасная на вид, и спросила:

— А почему вы именно меня пригласили на этот спектакль?

Я ей ответила (умалчивая про остальных пятьдесят пять):

— Потому что наши тенора и баритоны лучше поют, когда видят в зале красивое лицо.

Ей, кажется, ответ понравился, и она сказала:

— Я обязательно пойду. А что я могу сделать вам в ответ приятного? Я гинеколог.

Забегая вперед, скажу — я подружилась с этой прелестной незнакомкой на года, и в гости звала, и профессиональными советами ее пользовалась, и подруг к ней посылала. Она — чудо. Кланяюсь ей тут между строк.

Второй случай был такой.

Моя подруга, которая вела «бегущую строку» в театре Вишневской, заболела и попросила меня ее выручить — провести эту строку. Это значит — нажимать на кнопочку в тех местах клавира, где актеры уже закончили петь немецкий или итальянский фрагмент текста, перевод которого светится на табло над залом, — и надо сменить его другим.

Я это делала редко — и волновалась, несмотря на то что опера была «Кармен», а я ее знаю наизусть с детства — правда, в русском переводе.

Здесь тебя красотка искала,

Она так мила, но имя не сказала.

И вот я ухожу в театр, а тут мой сосед по мастерской, молодой художник, с работы пришел. Я ему говорю:

— Хочешь в оперу сходить со мной?

— Не, я с занятий с детьми, там заляпался маслом, потом оттирался, и у меня штаны керосином воняют, а других нет.

— Не страшно, мы будем сидеть не в зале, а в специальной рубке, где никого нет, и я при этом буду работать (объяснила как).

Он тут же загорелся любопытством и согласился.

По пути оказалось, что он в опере вообще никогда не был, и я заливалась всю дорогу, объясняя, излагая либретто и прочие премудрости. Он шел, затаив дыхание.

В театре мне отвели место под потолком, за сеткой — там можно было ходить только согнувшись, а рядом, в шаге справа и слева, стояли прожекторы, которые вдруг, при модуляции в си-бемоль мажор, начинали трещать, пыхтеть и нагреваться, набирая мощность, — чтоб к переходу в фа мажор запылать вовсю. Я их немножко побаивалась — вдруг чего рванет или перегорит...

Сама я сидела на каких-то рваных подушках от старых кресел, по-турецки, клавир лежал на стуле передо мной, а лампочка, чтоб я видела текст, была прикручена к стулу липучкой. Сосед просто на полу рядом сидел — и благоговел.

Оказалось, что клавир с пометками — когда нажимать кнопочку — кто-то взял в библиотеке и не вернул, и я делала все по слуху, хотя французский знаю неважнецки. Пару раз нажала загодя, три раза опоздала, но никто не заметил и помидором в меня не запустил (да и кто знал в зале, что в этой темной щели под потолком люди могут сидеть!).

В антракте мы ходили в буфет.

Сосед так загордился своей причастностью к ходу спектакля, что перестал стесняться штанов, которые и впрямь попахивали бензином. Когда капельдинеры стали нас гнать в зал после третьего звонка и отрывать от сосиски с чаем, я ему объяснила: «Спокойно, там будет еще симфонический антракт, мы успеем» — и он гордо сказал капельдинерше: «Мы тут работаем — после симфонического антракта!» Она уважительно кивнула и ушла. А мы пошли опять на верхотуру.

Когда Хозе убил Кармен, сосед, кажется, плакал. Я не оглядывалась, потому что в финале очень важно, чтоб реплики вовремя высвечивались, но хлюпы слышала.

На пути домой сосед задал мне массу вопросов про сюжет, инструменты и голоса, а я с удовольствием отвечала. Простились у дверей.

Через час (я уже приняла душ и хотела спать) — стук.

Сосед.

— Катя, ты не представляешь, какое счастье ты мне подарила! Чем я могу быть полезен? Я вот каждое утро купаюсь в проруби (был февраль). Хочу пригласить тебя завтра со мной в прорубь, в восемь утра, это незабываемые ощущения — не как опера, но тоже — совершенно незабываемые!

Надо сказать, что я с детства мечтала петь в опере, но у меня нет голоса. Совсем. То есть в ДМШ пела альтом в хоре (ценили за слух и за то, что «держу партию»), но голоса настоящего не было, а сейчас и разговорный прокурила. Когда я показываю дочке-вокалистке фразировку в том или ином романсе, она этак брезгливо-терпеливо пережидает и говорит: «Поняла-поняла, мамочка».

Но оперу-то я очень люблю, поэтому сделалась оперным режиссером. Ужасный и непоставленный голос мешал даже тут — например, как начну кричать на шестьдесят человек хора на сцене, то получается так противно, что какая-нибудь сопрануха из заднего ряда возьмет да и передразнит: «Бе-бе!» Я, конечно, сразу требую грозно: «Фамилия!» — но фамилию не сообщают. Да и права эта дерзкая хористка: говорить надо только тихо и внушительно, как умеют у нас режиссеры: скажут глупость — но веско. Получается умно. Постепенно и я этому обучилась.

Как-то случилась радость. Моя прекрасная коллега Н. А. позвала меня сыграть бессловесную роль Клары Вик в своей постановке оперы «Человек, который принял свою жену за шляпу» Майкла Наймана. Я там ходила в паричке и в кринолине с корсетом, урезывала на рояле «Ихь грёлле нихьт» Шумана, разливала чай и между сценами переносила мебель. Наташа говорила, что моя роль называется «Муза», но вообще-то я была смесью актера миманса и монтировщика. Спасибо ей огромное — было счастье! Особенно когда кто-то за кулисами вместо чаю налил в чайник коньяку, а я не знала — надо ли певцов предупреждать или нет? Мне-то только приятно, но — ну как сейчас хлопнет коньячку между фразами баритон Миша Давыдов или сопрано Юля Корпачева — и «завалят» вдруг какой-нибудь си-бемоль?