Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

— Дуррррак! Куда ты меня понес? У меня еще каденция!

Похолодевший Валера вспомнил, что кукла ломается два раза, и уносить надо после второго... Он резко повернулся, принес куклу обратно, изобразил, что он совсем забыл про какой-то дополнительный ключик, поднял палец вверх, вынул ключик из кармана, показал его панкам, под рев одобрения завел Наташку — и каденция, наконец, зазвучала...

В конце Наташка взяла ми-бемоль.

Началась стоячая овация с криками.

После концерта и трех бисов панки попробовали было штурмовать гримуборную, но дядька с пузырями встал насмерть, а вовремя подошедший директор ДК прогнал всех обратно на дискотеку.

ДК опять задрожал от тошного «умц-умц», старушки что-то прошелестели благодарственное, подарили всем исполнителям по маленькой Шоколадке, а Таня, упав в кресло, сказала дядьке с пузырями: — Ну давайте уже вашу водку.

Часов в восемь мы ужинали с Таней в театральном буфете, перед закрытием. Я закончила репетиции, Таня рассказывала мне всю эту историю, а Валера сидел, возбужденный и румяный, за соседним столиком, в окружении Наташки, Маши, теноров и баритона Ш., который, обнаружив в меню «сердце куриное», зычно пел на весь буфет: «Сердце куриное с курями ешь, Мизгирь!»

Валера давно поет в «Метрополитен» и в других замечательных театрах.

Имя я изменила, но шлю ему тут огромный и нежный привет.

На центральную аллею парка можно было попасть с трех сторон. Слева — через «Котлованчик», лучшую пивную, о которой я еще расскажу, справа — по пологому спуску, мимо одиноко стоящей балерины, и по главной лестнице в центре. Каждый посетитель парка попадал на эту аллею своим путем, в соответствии с личными наклонностями и характером. Кто-то слева, по дороге выпив кружечку пивка со ста граммами в придачу, кто-то по спуску, мимо кинотеатрика под открытым небом, в котором бесплатно показывали документальные фильмы, но большинство отдыхающих спускались по главной лестнице, широкой и торжественной, мимо львиных морд, из пастей которых лились струи воды. Шли неторопливо и степенно, снимая шляпы, здороваясь со знакомыми и друзьями.

В центре аллеи, среди цветника, стоял бетонный Сталин, покрашенный серебрянкой. От того что вождя старательно и прилежно красили каждую весну, его несколько оплывшая фигура была покрыта чешуйками старых многочисленных слоев. Он смотрел куда-то вдаль, мимо площадки из красного песка, по которому чинно прогуливались мужчины в чесучовых белых костюмах и в натертых зубным порошком парусиновых туфлях, женщины в крепдешиновых платьях и туфлях поверх белых носочков, их дети разных возрастов в ношеных, но аккуратно выстиранных одежках с совсем незаметными заплатками. В воздухе витал яркий запах духов «Красная Москва», холодного мужского одеколона «Шипр», кисловатый дымок от папирос «Казбек», аромат жарящегося шашлыка. Левее шелестел фонтан какой-то необычной формы. Из бетонных позеленевших вазонов стекала вода.

В самом конце аллеи заманчиво поблескивала лампочками раковина эстрады.

Некоторые шли в летний кинотеатр, кто-то проходил дальше, в пивную «Островок», кто-то отправлялся в шахматный клуб, где играли в домино, шашки и шахматы; но многие ждали восьми часов вечера, когда на эстрадную площадку поднимался военный духовой оркестр. Это зрелище было совершенно бесплатным, и, наверное, поэтому все скамейки перед раковиной были загодя заняты. Музыканты в отглаженных парадных мундирах рассаживались на табуретках, расставляли никелированные пюпитры, с серьезными лицами листали ноты и продували свои блестящие золотом трубы. Разноголосица настраиваемых инструментов была своеобразным вступлением к концерту. Традиция шла наверняка еще с царских времен, поэтому часть репертуара обычно состояла из старинных маршей, вальсов и полонезов.

А сбоку от эстрады, в тени чахлых кустов боярышника, стоял человек в темной помятой рубашке с длинными рукавами, в брюках непонятного цвета и потертых дырчатых сандалиях на босу ногу. Трудно было определить его возраст, потому что он был худощав, даже костляв, на носу сидели очки-велосипед, а серые, зачесанные назад волосы блестели бриолином. Он приходил сюда каждый раз, когда выступал оркестр, и постоянная публика хорошо его знала. Он заранее отламывал прямую ивовую палочку, очищал ее от коры и, в ожидании начала концерта, присаживался на корточки, словно стараясь слиться с зеленью, спрятаться от многочисленных зрителей, которые всегда наблюдали за ним, посмеивались и показывали пальцами в его сторону, лузгая семечки и покуривая папиросы «Север».

На сцене зажигался полный свет, и выходил пожилой майор, дирижер оркестра. Он сдержанно кланялся и громко и четко (тогда не было привычных микрофонов) объявлял: «Выступаетдуховой оркестр Туркестанского военного округа. „Амурские волны“. Вальс». Прищелкнув каблуками начищенных сапог, он оборачивался, строго оглядывал оркестр, постукивал палочкой по краю пюпитра и поднимал руки. На мгновение в воздухе повисала пауза.

И через секунду все пространство наполнялось звуками. Мягко вступали альты и трубы, хрипло пел фагот, ухали тубы, погромыхивал барабан, позванивали металлические тарелки и треугольники. Грустная гармония старинного вальса, казалось, проникала в самое сердце. А потом мелодия переходила на высокие ноты, и солировали уже черные флейты и серебряные пикколо...

А в тени, у облупленного кирпичного фундамента сцены, дирижировал человек в сандалиях. Он поднимался на носках, покачивался в такт музыке всем своим худым телом, волосы сбивались на лоб, а из-под очков по щекам текли слезы... И не от грусти или страдания, нет. Человек, забыв обо всем на свете, словно светился от счастья.

Большинство зрителей, особенно в первых рядах, смотрели не на оркестр, не на майора на сцене, а на этого тщедушного человека в кустах, на его то плавные, то судорожные движения. Белая палочка мелькала в тени, и странный дублер военного дирижера каким-то непонятным образом обострял восприятие вальса, делал его почти трагическим.

«Амурские волны» сменялись каким-нибудь «Маршем энтузиастов», а за ним плыл в воздухе полный невероятной грусти полонез Огинского. И снова звучали мелодии из советских фильмов, чардаши, па-де-грасы и фокстроты Цфасмана. А человек в кустах продолжал дирижировать, уже вовсе не замечая ироничных взглядов и перешептываний.

Обычно выступление духового оркестра заканчивалось маршем «Прощание славянки». Зрители знали об этом и поднимались. Человек делал свое последнее движение вместе с музыкантами и потом незаметно уходил, словно растворялся в темени кустов. Может быть, не хотел чувствовать на себе назойливое любопытство отдыхающих.