Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

Нам становилось неинтересно, и мы уходили.

В раковине эстрады играл марши военный духовой оркестр. А в центре главной аллеи парка, на освещенном пятачке, покрытом утоптанным красным песком, под баян танцевали пенсионеры и немолодые женщины. Кавалеров не хватало, и женщины «за тридцать» танцевали друг с другом, «шерочка с машерочкой». Та, что была крупнее и выше, изображала «мужчину». Держа мизинчик правой руки на спине партнерши, она вела подругу и, далеко отведя левую руку, задавала ритм танца. «Женщина» склоняла голову «кавалеру» на грудь, доверчиво и покорно. Слепой баянист выводил мелодии прошлых лет: «Сердце, тебе не хочется покоя», «Брызги шампанского».

Мы с равнодушным хихиканьем пробегали мимо этой толпы, пахнущей дешевым одеколоном и нафталином. Эта имитация жизни, «ненастоящесть» происходящего раздражала нашу юношескую самоуверенность. Эти убогие, как нам тогда казалось, танцы под хриплые звуки прохудившихся мехов баяна вызывали если не презрение, то уж точно ощущение «полной лажи и туфты». Пройдет время, прежде чем высокомерие юности растворится, и ты вдруг отчетливо вспомнишь этих танцующих друг с другом женщин. И поймешь, что это живые жертвы той, тогда недавней войны. Поколение девчонок, не успевших познать простое чувство любви. Не разделивших со своими парнями любовное ложе. С теми, кто остался где-то далеко, с растерзанными в воронках из-под многотонных бомб, расстрелянными в бессмысленных атаках, истекшими кровью в полевых госпиталях, кончившими жизнь в плену. Просто исчезнувшими. Не вернувшимися. Оставшимися только на фотокарточках.

Баянист играл «Землянку». «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза...» На лацкане кургузого пиджачка тускло поблескивала медаль «За взятие Будапешта». Мы уже почти пробежали мимо, когда я вдруг услышал: «Хасанчик, хватит тоску нагонять!» Я остановился на знакомый голос и оглянулся. Это была та самая женщина, что пела зимой на избирательном участке. «Голубка»...

Баянист согласно кивнул.

— Хорошо, Маша... — Он отпил из кружки пива. — Какую пластинку хочешь?

— «Голубку».

Хасанчик начал играть знакомую мелодию. Мария подхватила подружку, маленькую невзрачную женщину, и, танцуя, стала тихонько подпевать: «О, голубка моя, как тебя я люблю, как ловлю я за рокотом моря дальнюю песнь твою». Белое шелковое платье с рюшечками на плечах колыхалось от чувственных па танго. Те же красные бусы свисали, когда она наклоняла партнершу, подхватывая ее под талию. Над туфельками с ремешком белели носки. В какой-то момент она оступилась, и, потеряв равновесие, женщины повалились на песок. Вокруг рассмеялись.

— Хватит! — отряхиваясь, раздраженно оглядываясь по сторонам, сказала некрасивая подруга. — Ты совсем бухая!

Мария вдруг расхохоталась:

— Я? Бухая? Это ты, Лолка, танцевать не умеешь! Ну-ка, продолжим! — И, крепко схватив сопротивляющуюся женщину, Мария продолжила танцевать.

громко пела она, вызывающе оглядываясь по сторонам.

Наверное, она заметила мой взгляд. Приостановилась и, взяв меня пальцами за подбородок, спросила со смехом:

— Что уставился, пацан? Нравлюсь?

И снова мягкой будоражащей волной меня окутал ее запах. Манящий. Тайный. Даже водка не перебила его. Первый раз я видел ее лицо так близко. Ни тонко выщипанные брови, ни слегка размазанная помада не могли испортить необыкновенную красоту женщины. Голубые глаза блестели то ли от возбуждения, то ли от слез.

— Ну что молчишь?

Баянист перестал играть.

— Маша, лучше бы ты домой шла... — сказал он, глядя куда-то в сторону своими незрячими глазами. — Перебрала ты маленько.

— Точно! Идем, Маша, — подруга потянула ее за руку. — Ты совсем пьяная...

— Я не пьяная! — Она вдруг захохотала и снова взглянула на меня: — Ну признайся, я тебе нравлюсь?

В голове моей запрыгали слова. «Да! Да! Да! Конечно! Еще там, зимой! Ты очень красивая! И поешь здорово!» Но, поняв, что сейчас совру, покраснел, грубо откинул ее руку и выпалил:

— Дура ты!

И побежал прочь. Вслед слышался ее смех.

Мне не хотелось домой. Я побродил по парку, пострелял в тире, потом сидел за раковиной эстрады, где продолжался концерт военного оркестра. Увидел, как в сторону аттракционов бегут люди. Меня окликнул один из знакомых ребят:

— Ты че здесь торчишь? Бежим! Там такое творится!

В нашем парке, как, впрочем, и во всех парках того времени, было несколько распространенных аттракционов. Карусели, «комната смеха» с кривыми зеркалами, уродующими отражения и почему-то вызывающими смех, тир с покоцанными фигурками зверей и мельницей, лотерея со свернутыми бумажками и выигрышами в виде карандашей. Но самым главным и любимым аттракционом были «Воздушные лодки». Что греха таить, мы часто залезали в кусты около этих лодок, рассматривая снизу развевающиеся юбки и платья, под которыми можно было различить женские трусики.

Я бежал по аллее мимо забора летнего кинотеатра, откуда слышалась музыка из «Большого вальса», смех актеров. Перекрывая вальс, со стороны аттракционов доносились крики, трели милицейского свистка и, главное, страшный скрип.

У воздушных лодок собрался народ со всего парка. Успели прибежать музыканты с танцплощадки, дружинники, стиляги. Фильм, видимо, кончился, и толпа стала еще больше. Для кого-то это было очередным развлечением, но большинство со страхом смотрели вверх.

Деревянная конструкция из длинных бревен, скрепленная большими скобами, угрожающе раскачивалась. Пять лодок из шести стояли пустыми внизу. Лишь одна взмывала вверх, потом летела вниз и снова поднималась, задевая конек конструкции металлическими прутьями, к которым лодка была прикреплена. Держась руками за поручни, энергично сгибая и разгибая сильные ноги, Мария, что-то крича, раскачивала лодку все выше и выше.

— Маша! — кричала снизу ее подруга. — Прошу, остановись!!!

Милиционер свистел в свой свисток.

— Гражданка, немедленно прекратите раскачивать лодку!

Испуганный, бледный как полотно смотритель ломал руки и говорил торопливо директору парка:

— Я ей говорил, говорил сто раз! Лодка сломана! Тормозов нет! Клянусь, я не виноват, начальник! Она сама! Залезла, пьяная...

Тормоз в виде доски с прибитой автопокрышкой был и в самом деле сломан пополам и безжизненно висел.

Директор парка в сердцах ударил смотрителя по шее:

— Скотина! Если что случится, засажу!

— Да не виноват я! — кричал смотритель, размазывая по лицу слезы.

— Скорую надо вызвать, — сказал директор парка кому-то.