Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

Какой был уютный зеленый московский дворик. Вокруг одно- и двухэтажные деревянные дореволюционные доходные дома. Сюда в 1918 году, возвращаясь с Первой мировой, с молодой женой и грудным ребенком — моей мамой, родившейся в пути, — приехал дед к своему родному брату, обосновавшемуся в Москве ранее. В одном из подъездов жила еще бывшая домовладелица.

Дома были построены с умом. Впереди два парадных подъезда, а сзади лестницы черного хода и выходы за дом, где когда-то существовали даже огороды и сараи с дровами — до замены голландских печей центральным отоплением. Если спуститься черным ходом во двор, казалось, что ты на природе, столько было зелени, кустов и деревьев. Но это был оживленный город: рядом, за параллельной Дубининской улицей, — станция Москва-Товарная-Павелецкая.

Двор был всегда тщательно выметен и посыпан оранжевым песочком. Дворниками тогда служили татары, вместе с работой они получали жилье. В подъезде напротив жил сапожник, у которого все жильцы чинили обувь. А на первом этаже соседнего подъезда жила красотка Лида, в окно к которой постоянно стучали приходившие вызвать ее на свидание многочисленные кавалеры.

А народу, народу было понапихано в каждой квартире после Второй мировой! Кто возвращался с войны, кто впоследствии из тюрем, кто приезжал к родственникам из деревень, спасаясь от голода и безработицы. Это была «воронья слободка».

Нашей соседкой по коммуналке была Капка, молодая гулящая девка. Работала она на кондитерской фабрике «Красный Октябрь». Ей, наверное, так опротивели шоколад и сладости, что, приходя с работы, она разделывала селедку. Потом заводила Лидию Русланову и устраивала пьянку, каждый раз с новым хахалем. Однажды, когда родителей не было дома, они затащили меня, шестилетнюю, еще не выговаривающую букву «р», и попросили спеть. И я пела им: «Стахгушка не спеша дохгошку пехгешла, навстхгечу ей идет милиционехг. Она не слушала, закон нахгушила...» Они покатывались со смеху, а я и не понимала почему, думала, просто выпили и им весело.

Летом детвора играла во дворе в «штандер», «тише едешь — дальше будешь, раз, два, три» и «казаки-разбойники», а взрослая молодежь играла в волейбол. Как-то раз я попала под удар мяча. Кто-то так сильно погасил, что меня сбило с ног и я, падая, ударилась головой о чугунную колонку. Все переполошились, но я открыла глаза, оклемалась. А в один из дней, когда я носилась вокруг дома, играя в прятки, у меня вдруг вырвалось и получилось долгое «рррррр» (что-то мы там изображали, урча «рррррр»), которое, к моему удивлению, перешло в слова с буквой «р». Только произносились они поначалу вот так раскатисто: «рррруки, ррррыба, ррррама». А потом — ив более укороченном варианте. Так я сама научилась выговаривать букву «р», без всякого логопеда.

И еще очень отчетливо помню, как каждое первое апреля я неслась в соседнюю булочную осведомиться, на сколько подешевел хлеб и другие продукты. Это удешевление происходило каждый год — на копейки, но было очень приятно. А еще помню, сколько радости было от прихода весны и тепла, когда сбрасывала теплые вещи, валенки или ботинки и впервые после долгой зимы надевала носочки и летние туфли и выбегала на улицу или двор, сухой и чистый. Такое было ощущение легкости, невесомости, избытка энергии, счастья бытия.

А потом зазвучали фокстроты: «В парке Чаир» и «Цветущий май». Музыка последнего совсем меня растревожила. Я вспомнила, как из всех окон заводили пластинки с этой мелодией, и она разливалась по дворам, бередя душу, создавая удивительное настроение праздника. Музыка часто звучала закатными вечерами, когда жители возвращались с работы. А с наступлением темноты во дворе устраивали танцы. Народу собиралось довольно-таки много. Возникали знакомства, флирт, бурлила «светская жизнь». Помню, уже старшеклассницей меня пригласил на танец молодой человек. Но я, посчитав его недостойным, отказалась. Уже позднее, работая и учась в вечернем вузе, несясь ранним утром по 2-му Павловскому на трамвай, я часто встречала его с женой и двумя маленькими детьми. Он шел на работу, жена вела детей в ясли-сад.

Наше Замоскворечье — район рабочих и ремесленников. Однако из него вышли многие знаменитости. Сергей Есенин, приехав в Москву, поселился у своего отца, работавшего приказчиком в мясной лавке, в Б. Строченовском переулке. Это между Серпуховской и Павелецкой. Кинорежиссер Андрей Тарковский и его отец, поэт Арсений Тарковский, жили в Щиповском переулке. Там еще располагалась керосиновая лавка, куда девочкой меня посылали за керосином. А рядом раскинулась большая территория завода имени Владимира Ильича, бывшего Михельсона, где на митинге Фанни Каплан якобы стреляла в Ленина. В клубе завода работала мать юмориста Геннадия Хазанова, и он сам некоторое время в юности работал на этом заводе. Поэт Андрей Вознесенский, говорили, в очень ранней юности какое-то время жил в доме во 2-м Павловском переулке.

Эх, не могу напеть вам эту мелодию фокстрота «Цветущий май» и нот не знаю. Вернее, я ее помню и напеваю, только вы же не слышите и не поймете, как она звучит. Но наверняка вы тоже ее вспомнили бы. Почему она прямо выворачивает мне душу и затрагивает такие струны, что ком в горле и хочется плакать? Воспоминания отрочества, когда, уже после смерти Сталина, разрешили фокстроты, и мы, изголодавшиеся по другой музыке на фоне сплошных патриотических песен, бросились приобретать гибкие пластинки, как их называли — «на ребрах».

Оркестр играл отменно. Знаменитые ретрошлягеры сопровождались театрализованными танцевальными миниатюрами. Не классическим балетом и даже не бальными танцами, а сценками, иронично изображавшими шпанистых кавалеров, якобы знакомившихся в парке с простыми работницами. Разыгрывалось этакое веселье танцующей разношерстной публики. А я сидела зареванная, вся в воспоминаниях. Слезы так и лились по щекам, не успевала их промокать платком. Сначала мне было очень неудобно, и я оглядывалась со смущением. Все люди как люди, сидели и наслаждались живой музыкой, а я беспрестанно тихо плакала. Надеюсь, это были светлые слезы.

А потом заиграли вальсы — Дунаевского, Легара из оперетты «Веселая вдова», из мюзикла Лоу «Моя прекрасная леди». И я немного успокоилась, хотя они тоже связаны с определенным этапом жизни — работой мамы в московской оперетте. Но это другая история.

Уже будучи замужем, переехав в новую кооперативную квартиру, я застала момент, когда ломали наш дом № 21 по Павловской улице. Разрушенная фасадная стена на некоторое время оголила наши комнаты на втором этаже, и они стояли в запустении, с развевающимися на ветру родными обоями. Наблюдая за сносом дома, я ревела навзрыд: подводилась черта целого куска жизни.