Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

А Риголетто, инвалид II группы с дочерью в мешке, из которого она ещё и поет! И ведь казалось бы, хромой, горбатый, а как мешок целенаправленно тащит. Господи! С кем приходится иметь дело!

А Золушка, отбросившая туфли, причем в ближайшие дни она это будет делать на полчаса дольше в другой постановке с фетишистом Принцем! А новогодний триллер «Щелкунчик» в середине июня, прости господи! Я уже не говорю про тридцать три несчастья Бориса Годунова, который хотел процветания родной стране, а после героического царствования Ивана Грозного работать было уже не с кем. Кстати, по поводу царевича Димитрия. Царь с такой наследственностью — тот еще подарок. Эпилептики вообще отличаются угрюмостью характера, а в этом случае, при всех комплексах и факторах... Нет, не вижу вины на Годунове.

Ужасы «Лебединого озера» с жуткими готическими перевоплощениями, «Жизель», где весь второй акт проходит на кладбище, а главными героями являются мертвые бабы и сумасшедший мужик. Ни дня без покойника. Чувствуешь себя хирургом-неудачником.

А «Голос женщины» Франсиса Пуленка! Замечательная, исключительно депрессивная опера про истеричку, просто изводящую своего возлюбленного по телефону. И опера-то недлинная — каких-нибудь сорок минут, а удавить главную героиню хочется ее же телефонным шнуром. Она идет в тот же вечер с

«Записками сумасшедшего» — одноактной монооперой по Гоголю. Не хотите теплым летним вечером сходить с девушкой в театр?

Единственное утешение — балет «Спартак», в котором законные власти все-таки разгромили незаконные вооруженные формирования под предводительством Спартака; и, разумеется, финал балета, когда фракийского бандита настигает долгая и мучительная для оркестра смерть, приблизительно в 21.20 под очень кинематографичную музыку Арама Хачатуряна. Истинных балетоманов хочу сразу предупредить, что танца с саблями в этом балете нет, хотя лично я считаю это большой ошибкой. Чего бы и не сплясать?

Запланированный любым, даже самым гениальным автором катарсис наступает только в течение первых двадцати — тридцати спектаклей. Потом появляется циничное, но счастливое понимание того, что большая часть героев окочурится до 21.45. Хотя, конечно, очень жалко какого-нибудь Меркуцио, которого вырубили уже в самом начале, а он в своем шутовском прикиде эпохи Возрождения валандается по театру до последнего покойника, чтобы в конце всего вместе с немногочисленными выжившими и массой свежеусопших выйти на поклоны, — притом что о нем все давно уже забыли и ждут, когда на авансцену нетрадиционной для шекспировского героя походкой выйдет Ромео, а вместе с ним и кости с ресницами в роли Джульетты.

Вы же сами видите, что патология в музыкальном театре — дело вполне обычное. Помимо уже рассмотренных выше медицинских специальностей, можно вспомнить о хирургии. Этому посвящены оперы с безногими героями «Порги и Бесс» Гершвина и «Повесть о настоящем человеке» Прокофьева.

Психиатрия тоже широко представлена на музыкальной сцене. Вашему вниманию могу представить психически нездорового Юродивого, который встречается на Красной площади с еще нормальным на тот момент царем Борисом, но и тому уже недолго осталось — в зависимости от редакции оперы — от часу до трех. Диагноз Германна из «Пиковой дамы», вероятно, для специалиста тоже загадкой не является.

Суицид в опере — самое распространенное дело. Это и Катерина Измайлова, и Тоска, и Чио-Чио-сан. Другой вопрос, что, как правило, в опере акт суицида означает близкое завершение спектакля, а потому не может не радовать.

Я уже не говорю об отдельно взятой голове в «Руслане и Людмиле» Глинки и в «Саломее» Р. Штрауса (там по крайней мере голова Иоанна Крестителя поет только ДО отделения ее от всего прочего, в отличие от оперы Глинки, где голова поет, наоборот, после).

«Спящая красавица». Цикл дивертисментов или кошмарный сон наркомана? Фея Выпивки и Фея Закуски, Феи Тяжелых металлов и Среднего Машиностроения. Это же ужас какой-то! Я уже не говорю о всяких кошмарах вроде Людоеда и Мальчика-с-Пальчик, Красных Шапочек, врачующихся котяр. Вины Чайковского здесь нет. Это все Петипа навалил в одну кучу. Когда играешь, возникает ощущение какой-то бесконечной безнадеги. Мне коллега рассказывал, что он как-то играл «Спящую» и в какой-то момент, уже окончательно офонарев, перевернул страницу, чтобы посмотреть, много ли еще осталось.

На следующей странице рукой предшественника было написано: «Еще до х ». В смысле много еще.

Видимо, точка золотого сечения. Еще раз хочу подчеркнуть — Чайковский здесь ни при чем. Каждый номер — бриллиант. Это все М. Петипа.

На этом фоне царь Додон из «Золотого петушка» Римского-Корсакова выглядит предельно оптимистично — просто дурак, и все. На троне. Так в этом ничего особо экзотического нет.

Р. S. Интересно было бы написать и поставить оперу «Муму». С каватиной Герасима в начале и прощальным дуэтом Герасима и Муму в конце. И соло арфы в момент утопления одного из героев. С moralite в конце оперы: «Кому суждено быть повешенным — тот не утонет».

Поход на концерт — всегда событие. Такое дело с кондачка не делается — анонс, покупка билетов, ожидание дня концерта. Наверно, как-то так... Нет, я лучше буду писать о том, что знаю.

Итак, публика входит в просторный, светлый концертный зал и заранее предвкушает и благоговеет: дирижер, солист и оркестранты из зала представляются небожителями, которые вскоре после третьего звонка начнут свои божественные откровения. Да, конечно: стоит надеть фрак с лакированными туфлями, и любой алкаш с тарелками будет выглядеть настоящим артистом. По крайней мере издали.

Вообще-то публика нам не больно и нужна. Играем мы не для публики, а для себя. И судим себя беспощаднее и точнее. И на генеральной репетиции часто играем лучше, чем на концерте. Без всякой публики, между прочим.

Вообще-то без публики мы никому не нужны. Всю жизнь репетировать и ни разу не сыграть концерт? Ну я не знаю... Это все равно, что быть ракетчиком, всю жизнь тренироваться и ни разу не жахнуть. Нет, публика все-таки нужна. Она стимулирует, она заинтриговывает самим фактом своего существования — как она отреагирует сегодня на концерт или спектакль. Потому что мы, может, эту программу уже играем сотый раз, а для публики-то наше выступление почти всегда премьера. Если, конечно, кто-то из вчерашних не пришел снова.

И, поделившись друг с другом мыслями о том, что публика нас не больно-то и волнует, кто-нибудь обязательно приоткрывает дверь, ведущую на сцену, или отодвигает чуть-чуть занавес, и в образовавшуюся щелочку пытается выглянуть в зал. А сзади кто-нибудь шепотом обязательно спросит: «Ну как там?»