Дэниел Хоуп - Когда можно аплодировать? Путеводитель для любителей классической музыки

Этот вопрос был важен в первую очередь для индустрии грампластинок и дисков, которая хотела помочь своим клиентам ориентироваться в своей продукции и стимулировать покупательский спрос. То, что сочинения, которые условно можно назвать развлекательными, были отнесены к разделу «популярной», или «поп-музыки», чтобы привлечь многомиллионную публику, заинтересованную в продукте такого рода, получилось как бы само собой. Для оперы и так называемой «серьёзной» инструментальной музыки, вызывающей значительно меньший интерес, прижилось общее обозначение, впервые появившееся в 1863 году в Оксфордском энциклопедическом словаре: «Classical music».

Преимущество этой терминологии в том, что все знают, о чём идёт речь, но она по определению остаётся неточной. К ней нельзя предъявлять строгих требований, также как и к принятому в Германии разделению на «Е» и «U» музыку, то есть на «серьёзную» (ernst) и «развлекательную» (unterhaltend), иными словами, на «музыку искусства» и музыку «лёгкую». Ибо неясно, почему песни и мюзиклы нельзя считать искусством, а симфония или опера не может быть лёгкой и популярной.

Баловавшийся сочинительством Леопольд Моцарт, отец великого Вольфганга Амадея, с раннего детства внушал своему сыну: «Пиши коротко, легко и популярно, чтобы доходило даже до тугоухих».

А не превратишься ли на этом пути в соглядатая?

В человека, подглядывающего в замочную скважину?

На вступительной беседе к концерту в Бонне, посвящённому Бетховену, зашла речь о частной жизни композитора, и многие слушатели самых разных возрастов почувствовали себя не в своей тарелке. Сферу частной жизни человека следует уважать даже в том случае, если этот человек давно умер, говорили они. И какое дело музыке до того, что её творец не отличался приятными манерами, легко впадал в ярость или часто захаживал в публичный дом?

Щекотливая тема. Почитание идолов, как правило, не слишком хорошо сочетается со знанием некоторых подробностей их жизни, независимо от того, идёт ли речь о звёздах политики, кино, спорта или музыки. А если это к тому же неприятные подробности, способные оставить царапины на идеальном образе, о них лучше умолчать. Ведь эти кумиры — не люди из плоти и крови, а священные изваяния из мрамора, стало быть, им неведомы человеческие слабости и недостатки. Кто утверждает обратное, совершает святотатство, способствует осквернению памятников.

Так говорили несколько лет тому назад о Милоше Формане и его гениальном фильме «Амадей»: «Как он мог изобразить божественного Моцарта легкомысленным ветреником и бабником, со склонностью к двусмысленностям и непристойным шуточкам! Это недопустимо!» И какое дело потомкам, что Шуберт подцепил сифилис из-за связи с девицей лёгкого поведения, Гендель был страшным обжорой, а Шуман записывал в книгу домашних расходов даты супружеской близости? Да никакого, — считают многие, — это интересует нас столь же мало, как и то, что в квартире Бетховена царил чудовищный беспорядок, его манера общаться с ближними оставляла желать лучшего, и он имел интимные отношения с замужними женщинами.

Конечно, если не сдерживать любопытство к подробностям личной жизни человека, можно незаметно для себя преступить пределы допустимого. Мне вспоминается период в музыковедении, когда подобному любопытству не ставилось никаких преград, с величайшим рвением собирались даже самые незначительные или косвенные факты, чтобы доказать что угодно и всех подряд разоблачить, и чем скандальней оказывались эти факты, тем лучше. Это приводило к тому, что о музыке порой забывали, трубя на всех углах, что один композитор — тайный гомосексуалист, а другой имеет скрытые садомазохистские наклонности.

Однако на вступительной беседе в Бонне речь вовсе не шла о попытке разоблачения любой ценой. Целью была не дискредитация, а поиск ответов на вполне понятные вопросы: что за человек был Бетховен, как складывалась его жизнь, в каких условиях он писал свою гениальную музыку?

Эти вопросы имеют отношение и ко многим другим композиторам. История музыки полна конфликтов, композиторы конфликтовали с церковными и светскими властями, достаточно вспомнить о Палестрине и его раздорах с папой римским, Верди и его проблемах цензурой или Рихарде Вагнере, который подвергался гонениям за свои революционные взгляды. И разумеется, о наихудших формах наказаний и преследований в XX веке, в нацистской Германии и в России при сталинской диктатуре. Прежде чем записывать на CD оба скрипичных концерта Дмитрия Шостаковича, я счёл своей первейшей обязанностью интенсивно заняться биографией этого композитора, прочесть, в каких тяжелейших условиях он работал в сталинскую эпоху, в каком постоянном страхе жил, боясь в наказание за свою музыку стать жертвой политических «чисток».

Что до Бетховена, то меня живо интересовало, в каких отношениях он был с аристократической верхушкой, что думал о революции и Реставрации, как воспринимал эпоху реакции, наступившую в Австрии после поражения Наполеона. Взять к примеру тот факт, когда он в ярости вычеркнул из партитуры своей «Героической» симфонии имя Наполеона, когда узнал, что этот корсиканский генерал провозгласил себя императором. Был ли он таким «титаном», каким его изображают во многих исследованиях? Я этим не мог удовлетвориться. Мне хотелось знать, каким он был на самом деле, что им двигало, откуда он черпал энергию, почему часто бывал невыносим для своего окружения, что его радовало и что приводило в отчаяние. Я считаю, что каждый человек, слушающий его музыку, должен хоть что-то знать обо всём этом. Нельзя сказать, что его жизнь с точностью отразилась в его сочинениях, или что отдельные сочинения представляют собой описание его душевных состояний — но его музыку воспринимаешь иначе, когда ближе узнаешь его как человека.

То же касается Моцарта, другого великого классика. Почему нам нельзя знать, что он не был святым? Восхищение его операми, симфониями и концертами из-за этого не станет меньше, напротив, оно лишь возрастёт. Мы будем ещё больше удивляться тому громадному наследию, которое он оставил, прожив всего тридцать шесть лет. Особенно когда представим себе жизнерадостного молодого человека, который любил вечеринки, не чурался флирта и мог ночи напролёт проводить за игрой в карты или на бильярде.

Конечно, Моцарт — один из величайших гениев в истории человечества, достойный обожания и преклонения, и я упал бы перед ним на колени, если бы его встретил. Но неземным существом он не был! Он был человеком, с сильными и слабыми сторонами, до крайности шаловливым и необузданным, временами впадавшим в глубокое уныние. И то, что он мог, несмотря на всё это, писать такую музыку, в моих глазах придаёт его чудесному дару волшебную полноту.