Дэниел Хоуп - Когда можно аплодировать? Путеводитель для любителей классической музыки

При всём том он не был инфантильным приспособленцем. Напротив, Моцарт жил своим умом и нередко вступал в спор со своим непосредственным начальством и представителями элиты тогдашнего общества. Он ненавидел подхалимов и подлиз и презирал коллег, готовых поступиться самоуважением художника ради дружеских отношений с вышестоящими. В известной мере он был игрок, не боящийся риска и готовый всё поставить на карту. Почему я об этом говорю? Потому что когда впервые слышишь его музыку, обо всём этом не имеешь ни малейшего представления. Она просто прекрасна.

Но в сокровенных глубинах его музыки можно услышать и прочувствовать его отношение к жизни, темперамент, особенности характера, мир чувств. Неожиданно открываешь для себя неповторимый моцартовский шарм, моцартовскую шутку, его наслаждение игрой, его иронию. Точно так же у Бетховена можно услышать своенравие, резкость, энергичность и бескомпромиссность, готовность биться головой о стену. И с другой стороны — неслыханное богатство и глубину чувств, меланхолию — в тягучих музыкальных фразах или в том, как душераздирающе он жалуется в «Гейлигенштадском завещании» на свою глухоту: «О люди, считающие меня злонравным, упрямым мизантропом, — как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что видите» (пер. Л.В. Кириллиной) .

Оба они, причём Бетховен ещё в большей мере, чем Моцарт, были первыми композиторами, которые шли своим собственным путём, не состоя на службе у знатных господ и желая оставаться свободными художниками, нести ответственность только перед собой и своими слушателями. Насколько обострённым было чувство собственного достоинства у Бетховена, показывает его откровенное высказывание в адрес князя Лихновского, его благородного покровителя, который иногда позволял себе быть высокомерным: «Князь! Тем, что Вы собой представляете, Вы обязаны случаю и происхождению; я же достиг всего сам. Князей было и будет тысячи, Бетховен же один». Чувство собственного достоинства было присуще и Йозефу Гайдну, старшему из трёх венских классиков, и он, один из самых знаменитых композиторов своего времени, проложивший новые пути в развитии жанров симфонии, струнного квартета и сонаты, имел на это все основания. Тем не менее он как раз подчинялся традициям своего времени, ибо вплоть до пятьдесят восьмого года своей жизни Гайдн служил капельмейстером у князя Эстергази, занимал высокое положение в придворной иерархии, и не был свободным художником.

С Гайдна, Моцарта и Бетховена началось новое летоисчисление в музыке, совпавшее с историческим периодом, отмеченным великими переворотами и в других областях жизни. Заканчивалась эпоха абсолютизма и неограниченного господства князей, повсюду в Европе, под влиянием идей Просвещения, набирало силу новое мышление, ставившее под сомнение прежние порядки. Философы, учёные и люди искусства призывали к религиозной терпимости и равенству перед законом, настаивали на конституционном ограничении монархической власти и выступали за отделение церкви от государства. Эти требования привели к революции 1789 года во Франции, а в Австрии — к относительно мягким реформам «сверху» в годы правления императора Иосифа II.

Искусство тоже пошло по новому пути. Оно больше не прославляло княжескую власть, не забавляло верхние десять тысяч и не отдавалось благоговейному служению церкви. На передний план выдвинулась индивидуальность, человек с его чувствами и страстями, радостями и страхами. Своего рода заклинанием стало слово «чувствительность», как в литературе, так и в музыке, в которой три великих венских композитора создали новый эталон. Они изобрели новый музыкальный язык, в котором слились в гармоническое единство форма и содержание, язык такой же совершенный, как античное искусство. Поэтому их музыку назвали «классической», ибо она воспринималась, как пример и образец для подражания.

Вводная беседа о Бетховене, о которой я упомянул выше, была недостаточно продолжительной, чтобы подробно осветить все аспекты «венской классики». Но мы всё же обсудили некоторые важные детали, способные помочь пониманию музыки, — музыки, которая в конечном счёте может сама рассказать о себе. Кто-то из присутствующих процитировал знаменитое высказывание исследователя древности Винкельмана, его слова о «благородной простоте и спокойном величии» классики. Они убедили не всех. Поэтому в качестве альтернативы я предложил им прослушать начало увертюры моцартовского «Дон Жуана» или длинную фразу из Седьмой симфонии Бетховена. В них было всё: гениальное величие, безупречная форма, глубина восприятия и богатство чувств. Это были звуки, которые, как однажды сказал французский писатель Виктор Гюго, выражают то, «что нельзя высказать и о чём невозможно умолчать».

Музыка — более высокое откровение, чем вся мудрость и философия. Кому открывается моя музыка, тот избавляется от всех тех бед, которые терзают других людей.

Музыка, изображающая даже нечто ужасное, должна не оскорблять слух, а доставлять удовольствие, то есть всё время оставаться музыкой.

Вот чего недостаёт многим нашим молодым композиторам: они сочиняют один опус за другим, едва успев начать, они обрывают музыку; но когда их послушаешь, в сердце ничего не остаётся.

Гайдн и Моцарт, творцы новой инструментальной музыки, первыми продемонстрировали нам искусство в его небывалом блеске, но вглядывался в него с великой любовью и проникал в его суть один Бетховен.

Магическая сила Гайдна заключается в том, что в его творчестве господствуют свобода и радость. Его радость импульсивна, естественна, чиста, непобедима и постоянна.

Моцарт самый смелый новатор, какого когда-либо знала история, это был самый прогрессивный музыкант, живший на земле, ибо он действительно внёс в музыкальное искусство нечто совершенно новое, неслыханное: он научил говорить отдельные инструменты оркестра, вдохнул в них душу — словом, музыка в определённом смысле обрела язык благодаря Моцарту.

Бетховен воплощает в себе человеческую натуру во всей её сложности и полноте. Никогда ещё ни один музыкант не знал и не переживал так глубоко гармонию небесных сфер и созвучия божественной природы, как Бетховен.