Лариса Кириллина - Бетховен

«Великий поэт и художник звуков, Луи ван Бетховен, покинул наш город, так и не исполнив нашего самого страстного желания — услышать его публичный концерт. Лишь узкому кругу посчастливилось внимать ему у гостеприимного друга искусств, господина графа фон Дёнхоффа, который сумел со свойственным ему радушием почтить этого великого артиста. Господин ван Бетховен сначала сыграл одну из сочинённых им ранее сонат, затем небольшую импровизацию, после чего несколько дилетантов сыграли квинтет, переложенный Гофмайстером из его Септета. Потом он снова сел за фортепиано и фантазировал на тему первого менуэта почти целый час, к изумлению всех присутствующих. Лишь данное им напоследок обещание вернуться утешило нас, лишившихся упущенного наслаждения; ведь обещание исходило от человека, верного своему слову. Все, кто имел возможность познакомиться с ним ближе, провожали его с глубоким уважением».

Зима и весна 1813 года стали для Бетховена трудным временем, хотя он уже и не помнил, были ли в его жизни «лёгкие» годы. Но тут на него обрушилось сразу несколько тяжёлых неприятностей.

Одна была связана с финансовыми проблемами. Из-за денежной реформы и последовавшей за ней инфляции 1811 года фактическая сумма субсидии, которые трое меценатов обязались пожизненно платить Бетховену, сократилась в пять раз. Платежи исправно поступали только от эрцгерцога Рудольфа. Князь Фердинанд Кинский, который в начале июля 1812 года устно обещал Бетховену впредь выплачивать ему свою долю субсидии по повышенному курсу, чтобы компенсировать хотя бы часть потерь, связанных с обесцениванием денег, внезапно погиб, упав на полном скаку с лошади во время прогулки перед отъездом в свой полк. Кинский умер, не приходя в сознание, в ночь на 3 ноября 1812 года. «Он обладал редкостными достоинствами как человек, патриот и друг, — писал генерал Фридрих Вильгельм фон Бентхайм своему подчинённому и другу Карлу Варнхагену. — Вся Прага сейчас в трауре. Княгиня, находившаяся в нескольких милях от того места, несказанно несчастна, но за её жизнь больше не опасаются». Бетховен выразил 30 декабря свои соболезнования княгине Каролине, признавшись, что несчастный случай, унёсший жизнь её супруга и «наполнивший глубокой скорбью каждое сердце, восприимчивое к великому и прекрасному, нанёс потрясение также и мне, столь же тяжёлое, сколь необычайное». Однако Бетховен был вынужден обратиться к княгине с просьбой выполнить обещание, данное князем в присутствии Варнхагена. Но на скорое выполнение этой просьбы рассчитывать было нельзя. Княгиня Каролина, несмотря на доброе отношение к Бетховену, не могла распоряжаться наследством без разрешения опекунского совета. Прошение композитора было переправлено в Прагу, по местонахождению совета, и переговоры о выплате субсидии тянулись ещё несколько лет. Между тем доля Кинского в общей сумме платежей была решающей, и Бетховену без этих денег жить было трудно.

Другой меценат, князь Лобковиц, в 1813 году разорился и тоже приостановил выплату Бетховену своей части субсидии. При этом князь продолжал вести прежний роскошный образ жизни и чрезвычайно пышно отпраздновал в Чехии свадьбу дочери. По сравнению с огромными тратами Лобковица на балы, званые обеды, подарки и приёмы, сумма 700 флоринов, которую он должен был выплачивать Бетховену, выглядела смехотворной. Но именно на ней в бухгалтерии князя почему-то решили сэкономить. Бетховен был возмущён. «Неужели честное слово теперь ничего ни для кого не значит?» — писал он эрцгерцогу Рудольфу, подразумевая Лобковица, которого теперь презрительно обзывал «князем Фицлипуцли» (так по-немецки звучало имя бога древних ацтеков, требовавшего человеческих жертвоприношений).

Бетховен был бы рад помочь себе сам, устроив очередную бенефисную академию. Но, как и в предыдущие годы, ему отказали в предоставлении подходящего зала. Может быть, он поздно обратился за разрешением, а может быть, причиной была чья-то личная неприязнь. Предложение устроить концерт в Малом редутном зале звучало как издевательство; этот зал не мог обеспечить большого сбора. Вплоть до мая композитор пытался вести переговоры хоть о каком-то зале, но тщетно. Даже содействие эрцгерцога Рудольфа не помогло ему получить ни один из венских залов, включая актовый зал университета.

В итоге две новые симфонии, Седьмая и Восьмая, были впервые исполнены 21 апреля 1813 года на закрытом прослушивании в апартаментах эрцгерцога Рудольфа в Хофбурге. У эрцгерцога не было своей капеллы, поэтому он ангажировал оркестр князя Лобковица (да и тот — в камерном составе). Поскольку круг слушателей оказался чрезвычайно узким, мы не знаем, кто именно там присутствовал и какова была первая реакция на эти симфонии, сильно отличавшиеся от всех предыдущих. Обе они сверкали яркими, свежими, эффектно менявшимися, преимущественно мажорными красками, но Седьмая отличалась необычайной мощью, поскольку почти все её части, кроме печального Allegretto, были пронизаны энергичными танцевальными ритмами. Восьмая, ещё более жизнерадостная, была задумана как любовно-ироническое воспоминание о юношеских безумствах и о навсегда ушедшем в историю XVIII веке с его менуэтами, механическими органчиками и комическими страстями итальянской оперы-буффа. Седьмую симфонию, более простую для восприятия, венская публика признала и полюбила практически сразу; посвящение купил у Бетховена его давний почитатель граф Мориц Фрис. Восьмая же осталась без посвящения. Видимо, она не произвела должного впечатления на меценатов, да и отзывы критиков о ней впоследствии были сдержанными. «Распробовать» Восьмую симфонию смогли только музыканты последующих десятилетий и даже столетий.

Услышать свою музыку хотя бы в камерном исполнении Бетховену было отрадно, но дохода этот концерт принести не мог. А ведь ему приходилось думать о деньгах не только ради себя самого. На его руках фактически оказалась семья брата Карла Каспара.

Зимой 1812/13 года у Карла открылся туберкулёз лёгких — та самая болезнь, от которой скончалась их мать, Мария Магдалена. Бетховен был склонен приписывать заболевание брата нервным переживаниям, связанным с недостойным поведением его жены Иоганны. В 1811 году она угодила под суд по обвинению в похищении жемчужного ожерелья стоимостью 20 тысяч флоринов. История была крайне некрасивой. Собственники драгоценности передали вещь Иоганне для последующей продажи, однако она забрала жемчуг себе, распродавая затем по частям, а вину за пропажу ожерелья возложила на служанку. Следствие установило невиновность служанки, а 30 декабря 1811 года суд приговорил Иоганну к году заключения в тюрьме строгого режима (это означало, что на её ногах будут оковы, спать она будет на досках, питаться постной пищей и общаться только со своими охранниками). Срок тюремного заключения удалось снизить до двух месяцев, а затем, благодаря апелляции к императору, свести к уже отбытому ею месячному пребыванию под стражей. Но Карл, взявший жену на поруки ради спасения семейной чести, с этих пор перестал ей доверять и всерьёз подумывал о разводе.