Лариса Кириллина - Бетховен

Нетрудно понять, какую бурю чувств эти события вызвали в душе Бетховена. Если раньше ему претило, что его брат женился на дочке обойщика, то теперь в кругу его родственников оказалась клеветница и воровка. Он был бы рад, если бы Карл Каспар с ней расстался, однако, коль скоро этого не случилось, Бетховен решил, что отныне его долг — заботиться о брате и маленьком племяннике. Когда Карл Каспар тяжело заболел, Бетховен бросился к нему на помощь, забыв о прежних ссорах и разногласиях. Он отдал едва ли не всё, что ему удалось собрать и скопить — 1500 флоринов, — в долг брату и Иоганне, чтобы они могли купить в кредит дом в предместье Альзерфорштадт. У самого Бетховена дома никогда не было, но он хотел, чтобы брат провёл остаток жизни в хороших условиях.

Правда, и от Карла Каспара кое-что потребовалось взамен. 13 апреля он подписал завещание, согласно которому в случае своей смерти всецело поручал брату Людвигу опеку над своим единственным сыном Карлом. Насколько этот шаг был добровольным, судить трудно. Людвиг умел настаивать на своём, Карл Каспар действительно находился в безвыходном положении, а Иоганна после дела с украденным ожерельем была вынуждена соглашаться со всем, что решат между собой братья.

Завещательное распоряжение Карла Каспара ван Бетховена:

«Так как я убеждён в чистосердечных намерениях моего брата Людвига ван Бетховена, то хочу, чтобы после моей смерти он принял на себя опеку над оставленным мною малолетним сыном Карлом. Поэтому прошу соответствующие высокочтимые инстанции после моей смерти возложить данную опеку на моего вышеупомянутого брата и вверить в его руки моё дитя, дабы он по-отечески помогал ему советом и делом во всех жизненных обстоятельствах.

Подтверждаю сим моё полное согласие.

Вена, 12 апреля 1813 года».

Вопреки всем этим невзгодам, Бетховен не замкнулся в себе и не ожесточился. Он по-прежнему откликался на просьбы о помощи, исходившие от знакомых и даже малознакомых людей. В городе Граце имелось Музыкально-благотворительное общество, дававшее концерты в пользу приюта, организованного местными монахинями.

В феврале или марте 1813 года Бетховен сообщал Цмескалю: «Меня сейчас снова просят послать произведения в Грац в Штирии, чтобы исполнить их в академии в пользу воспитанниц и монахинь урсулинского монастыря. Уже в прошлом году такая академия принесла им богатый сбор. Вместе с этой академией и с той, которую я дал в Карлсбаде в пользу погорельцев Бадена, получается три академии за один год, устроенные мною и с моей помощью. А для меня нигде даже и ухом не поведут».

Откликался он и на другие просьбы. Так, 26 марта 1813 года в Бургтеатре состоялся прощальный бенефис Йозефа Ланге. Для чествования пожилого актёра Бетховен написал «Триумфальный марш» к трагедии Кристофа Куффнера «Тарпейя», на исторический древнеримский сюжет. Пьеса была очень слабой и тотчас канула в Лету. Марш, впрочем, также был проходной пьесой, однако Бетховен не ждал от него никакой выгоды.

Совсем по-другому обстояло дело с чисто коммерческой затеей, на которую Бетховена подтолкнул изобретатель, механик и музыкант Иоганн Непомук Мельцель. Знакомы они были и раньше, но сблизились именно в 1813 году. Это Мельцель изготовил в 1812–1813 годах несколько экспериментальных слуховых трубок, соединив свой исследовательский интерес с желанием облегчить участь глохнущего композитора. В настоящее время эти трубки хранятся в боннском Доме Бетховена и производят поистине жуткое впечатление. Фотографии, помещённые в книгах или на сайте музея, не передают ощущения какой-то противоестественной громоздкости и уродливости этих аппаратов. Сколь ни наплевательски относился Бетховен в это время к своей внешности, они должны были травмировать его не только физически, но и морально. Лишь одна из трубок могла бы использоваться как переносное приспособление. Прочие же были, очевидно, рассчитаны на стационарное применение. Бетховен некоторое время пытался приспособиться к слуховым трубкам, но затем предпочёл обходиться без них. Они в какой-то мере усиливали звуки, однако при этом искажали их. Это вызывало неприятные и болезненные ощущения, и Бетховен мог воспринимать через трубки только голоса тех людей, которые обладали отчётливым произношением, как эрцгерцог Рудольф.

Мельцель был неистощим на технические идеи. Он создавал множество забавных механизмов и устраивал выставки, находившиеся на грани искусства и балагана. Так, в марте 1813 года в его ателье начались платные сеансы, включавшие в себя инсталляции «Заседание английского парламента», «Пожар Москвы» (со световыми и механическими эффектами) и другие подобные зрелища.

Среди прочих диковинок Мельцель представил венской публике огромный механический орган — пангармоникон, на валиках которого были записаны эффектные пьесы батального характера. Летом, когда в Вену пришли известия о победе английского генерала Веллингтона над объединёнными французско-испанскими войсками под городком Виттория на севере Испании, Мельцель убедил Бетховена взяться за сочинение программной композиции на этот сюжет. Но, разумеется, даже в столь популярном жанре удержаться в рамках коммерческого проекта Бетховену не удалось.

Так возникло одно из самых известных при жизни Бетховена и одно из самых спорных его симфонических сочинений — «Победа Веллингтона, или Битва при Виттории». Это была откровенная «пьеса на случай», образчик той самой программно-иллюстративной музыки, над которой он прежде посмеивался, настаивая на том, что его собственная «Пасторальная симфония» — «выражение чувств, а не живописание звуками». В «Битве» с «выражением чувств» обстоит неважно. Никаких личных эмоций композитор к герцогу Веллингтону не питал, а военное поражение французов вызывало почти нескрываемое злорадство (для их характеристики он использовал насмешливую песенку XVIII века «Мальбрук в поход собрался»).

По сути, сочинение «Битвы при Виттории» означало закат высокого классического стиля. После этого в симфоническом творчестве Бетховена настала многолетняя пауза. Он слишком хорошо представлял себе разницу между помпезной батальностью и подлинным героизмом.

Между тем настоящие герои пока ещё не перевелись, и некоторые из них обнаруживались в его непосредственном окружении. В частности, молодой и многообещающий поэт Теодор Кернер, жених актрисы Антонии Адамбергер, ушёл на войну добровольцем и погиб в том же самом 1813 году. Кёрнер успел оставить довольно большое поэтическое наследие. Но либретто оперы «Возвращение Улисса на родину» по «Одиссее» Гомера, начатое им по просьбе Бетховена, осталось незаконченным.