Хуан Мильян - Цианистый калий… с молоком или без?

Марта. Опять за свое, Эустакио? Хватит не остроумно.

Эустакио (корчась от боли). Кофе… Уууммм!.. Кофе. Кофе… отравввленнн… (Падает на пол.)

Марта. Но… Эустакио… Что с вами? Ну-ка поднимайтесь… Ну-ка, бравый кавалер, поднимайтесь! Поднимайтесь же… (Берет кофейную чашечку.) Тут был кофе, и он был… Для меня! Энрике! Энрике! Энрике! (Выбегает из комнаты.)

Короткая пауза. И тут же из своей комнаты выходит дон Грегоро в ночной рубашке и спальном колпаке. Уволакивает труп Сатира к себе в комнату. Кофейную чашечку ставит на место. Входят Энрике и Марта.

Энрике. Сейчас ты примешь эти таблетки и прекрасно проспишь до утра.

Марта. Говорю тебе, он вошел через балконную дверь… в плаще… сперва прыгал, завывал как зверь… А потом выпил кофе и…

Энрике. Марта, Бога ради!

Марта. Но это правда… Поверь, Энрике… Я сейчас сойду с ума.

Энрике. Как, ты говоришь, он назвался?

Марта. Здешний Сатир.

Энрике. Сатир из Бадахоса?.. Послушай… Но это же смешно… На, прими таблетку… Это тебе просто необходимо…

Звонит телефон.

Я подойду… Разбудит весь дом… (Берет трубку.) Слушаю… Да, слушаю вас… Что?.. (Пауза.) Алло! Алло!.. Как странно… (Отводит трубку в сторону.)

Марта (нервничая). Что случилось, Энрике? Кто звонил?

Энрике. Не знаю… Не могу понять… Какой-то странный голос пропел: «Пятое мая… шестое июня… седьмое июля… Святой Фермин…» А потом таинственно сказал: «Памплона… фиг-то!» И положил трубку. Не понимаю. (Кладет трубку.)

Марта. Чемоданы, Энрике! Чемоданы и шляпная коробка! Отправлялись в Памплону!

Энрике. Верно… Чемоданы и шляпная коробка… Мы пропали!

Марта. Энрике!

Бросаются друг другу в объятия. И быстро падает.

Занавес.

При поднятии занавеса слышен смех и музыка — твист. Декорации те же.

Раскладная кровать снова убрана, все имеет тот же вид, что и в начале действия. Гроза бушует вовсю. Прошло около двух часов.

На сцене донья Адела, в том же кресле-каталке. Рядом с нею — на стуле, подле стола с жаровней — донья Сокорро. Предсмертных стонов уже не слышно.

Адела (смеется как сумасшедшая). Ой, до чего смешно! Сколько вы их помните, и все такие пикантные!.. О чем ни расскажете — все про это… Откуда вы знаете столько непристойных анекдотов?

Сокорро. Пришлось два года терпеть совершенно невозможную служанку, но зато она гуляла с капралом из Иностранного легиона. И он ей рассказывал, только еще неприличнее, чем мои… Вы бы послушали…

Адела (не переставая смеяться). А знаете ли вы… (Говорит ей что-то на ухо.) Эти капралы — такие разбойники!

Сокорро. Даже не представляете какие! Этот уже сидит в замке.

Адела. Он граф?

Сокорро. Почти. По-видимому, имел скверную привычку брать чужие вещи без разрешения. А вы не знаете никаких анекдотов?

Адела. Конечно, знаю. Но я не умею их рассказывать. Не было знакомых капралов.

Сокорро. А про попугая знаете?.. Так вот… (Шепчет на ухо донье Аделе, и та разражается хохотом.)

Адела. Прекрасно. Но этот можно рассказывать только совершеннолетним французам…

Появляется Лаура.

Лаура. Что-нибудь случилось?

Адела. Донья Сокорро… рассказывает такое… умрешь со смеху. У меня уже вот здесь болит. (Показывает на бок.)

Лаура. Все, с шуточками покончено. А вы, донья Сокорро, вечно… не знаете, как скромные люди должны вести себя, когда в доме покойник?

Сокорро. Действительно. Мы и забыли о бедном доне Грегорио, никогда уже не услышим его предсмертных стонов… Какая беда! У нас, в Бадахосе, его все любили, вот вы, к примеру, зачем о других говорить… какой ужас, вот она, жизнь! (Всхлипывает.)

Адела. Ладно, ладно, донья Сокорро, вы же пришли подбодрить меня, не омрачайте нам, пожалуйста, этот день.

Сокорро. Да, вы правы, вы правы… Но каждый добрый христианин…

Лаура. Оставьте ее, мама, пусть облегчится. Как-никак за дверью — покойный дедушка, и слезы на такой случай не помешают.

Сокорро. А скажите, много народу придет на бдение?

Лаура. Как можно меньше. Бдение над этим покойником мы проведем в узком семейном кругу. Очень скромно. Мы ведь в трауре.

Адела. Кроме того, дедушка не любил показухи, он терпеть не мог ни роскоши, ни кока-колы.

Сокорро. Донья Венеранда придет с минуты на минуту вместе с сыном. Я только что говорила с ней по телефону, она очень взволнованна. Ах да! Вы знаете, что муж Пепиты изучает французский?

Адела. Неужели? Хочет наняться в отель?

Сокорро. Ничего подобного… Готовится к туристическому сезону… Говорю вам… Теперь мужчины изучают языки ради шведских девиц… И муж Пепиты в конце концов сбежит с какой-нибудь шведкой. Рано или поздно.

Адела. Это верно. В наше время мужчины изучали аптекарское дело, а теперь…

Сокорро. Послушайте, а можно мне пойти посмотреть на дона Грегорио, вечная ему слава?

Адела. Пока — нет, вам скажут, когда можно. Имейте терпение.

Лаура. Сейчас там мой двоюродный брат Энрике, уже больше часа. Приводит его в порядок. Он ведь врач…

Адела. Приехал вчера вечером, только вы ушли. Останется на похороны. Он едет в Португалию.

Сокорро. Один?

Адела. Нет, с…

Лаура. А вам какое дело!

Появляется Xустина, в руках у нее поднос с печеньем.

Хустина. Тетя Лаура, куда поставить печенье?

Адела. На стол, детка, на стол. Хустина ставит поднос на стол с жаровней.

Лаура. Донья Сокорро, не трогайте печенье, пока не придут остальные. Они все сосчитаны.

Сокорро. А хворост? Хвороста не будет? На бдении бедного Сейферино, помощника дона Карлоса, было полно хворосту, и вышло очень мило. Я ничего не хочу сказать, хозяин-барин, каждый волен устраивать бдения по-своему, но…

Адела. На том бдении был один сеньор из Медина де Кампо, приятель кого-то из соседей, и пел наваррские хоты. Надо признать, голос у него прекрасный.

Лаура. Еще бы! Как он пел «Я не боюся зверя… этот зверь уже умер…».

Довольные, начинают напевать.

Адела (поет). «Один смельчак с ним сражался… и страшного зверя прикончил…». Сокорро. Поет-то он здорово, но я знаю, что в Мадриде он снял квартирку для одной сеньориты, по имени Чон, а он величает ее Асунсьон, чтобы никто ничего не подумал.