Владимир Гриньков - Санитар

– Я не о тебе лично, – отступил Подбельский.

– Я сказать хотел, что мне не все равно, на кого я работаю. Быть наемным работником – тяжкий труд.

– Морально?

– Да, морально. Психологически давит.

– Но других не давит ведь.

– Других не давит, потому что они как лошади. Их объездили, запрягли, и они знают наперед, на всю оставшуюся свою лошадиную жизнь, что это их удел. Сила привычки. Да? Вы понимаете? Любовь к спокойствию и порядку, устанавливаемому некоей внешней силой. И особую прелесть даже в этом чувствуют. Этакое самоистязание. Больно, противно, а почему-то нравится.

– Ты мрачно на жизнь как-то смотришь.

– Я смотрю на нее правильно.

– Правильно, но не для наемного работника. Не для лошади.

Подбельский говорил и в глаза Паше смотрел. И во взгляде его читались вызов и холодный интерес. Интерес ловца бабочек, уже приготовившего булавку. Ценный экземпляр. Сейчас поймает и проткнет булавкой.

– А я не лошадь! – вскинулся Паша.

– Но ты же сам сказал: наемные работники – те же лошади…

– Я не лошадь!

– Ты – не лошадь. Ты Паша Барсуков, – согласился Подбельский, а в глазах насмешка была, граничащая с издевкой. – Так легче тебе?

У Паши сердце бешено колотилось, и он готов был броситься на сидевшего перед ним человека, но что-то удерживало его. От неподвижности собственной и обрушившейся вдруг беспомощности в глазах у Паши потемнело. Он глаза ладонью прикрыл непроизвольно.

– Ты не кипятись, – донесся до него откуда-то издалека голос Подбельского. – Шутю я.

И это его "шутю" было совершенно оскорбительным.

– Мне надо идти, – сказал Паша.

– Хорошо, – согласился Подбельский и зазвенел стаканами. – Вот только выпьем давай по маленькой, чтобы братику моему в небе было уютно.

Паша глаза открыл наконец. Подбельский перед ним на диване сидел расслабленно.

– Это брат мой был, – сказал Подбельский. – Юра. Примчался из другого города, прослышав о делах моих неважнецких.

Усмехнулся невесело.

– Почему "неважнецких"? – проявил неосведомленность Паша.

– Потому, – ответил Подбельский односложно и выпил свой коньяк.

Открылась дверь, вошел начальник охраны.

– Улетел? – обернулся к нему Подбельский.

– Да.

Подбельский кивнул удовлетворенно. Щеки его обвисли, как у собаки.

– Что завтра? – спросил, и щеки заколыхались, задвигались.

– Завтра, Дмитрий Николаевич, пополнение принимаем.

– Какое пополнение?

– Охрану набрали.

– Охрана мне эта, – Подбельский пальцем погрозил. – Опять вшивоту набрал – после первого выстрела разбегутся?

– Посмотрим, – ответил Виталий Викторович, мрачнея.

– Посмотрим, – в тон ему ответил Подбельский. – Отчего не посмотреть.

Паша за дверь выскользнул неслышно. Пустой коридор был полутемен, по углам прятались тени.

Утром Паша проснулся, потому что в холле зябко стало. Он обнаружил себя сидящим в кресле у двери в номер, в котором Подбельский жил. По коридору легкий сквознячок гулял, где-то накануне забыли окно закрыть, и сырой утренний воздух заполнил пространство. Взглянул на часы – половина седьмого. Во сколько же он заснул? В три часа ночи он еще слонялся по коридору, вымеряя шагами мягкий цветастый ковер. Потом в кресло опустился и отключился практически мгновенно. Не видел ли его начальник охраны спящим? Подумал и решил, что вряд ли. Если бы он увидел – непременно разбудил. И крика тогда не миновать.

Паша нашел номер, дверь в который не заперта была, умылся и на свой пост вернулся за пять минут до появления Виталия Викторовича.

Начальник охраны поздоровался с Пашей хмуро, стукнул в дверь условным стуком, и та открылась в следующий миг – на пороге Подбельский стоял, уже побритый до привычной глянцевости и одетый. Он Виталия Викторовича в номер пропустил, посторонившись, и, прежде чем дверь закрыть, сказал негромко, так, что один только Паша его слова и услышал:

– Спишь на посту. Не годится!

И дверь закрыл плотно, оставляя Пашу в одиночестве багроветь от смущения и досады.

В половине восьмого дверь открылась – так же неожиданно, как и в прошлый раз, – и в коридор вышел Подбельский. Он прошел мимо Паши, не взглянув на него даже, и только спешащий следом Виталий Викторович махнул молча рукой – иди за нами, мол, уезжаем.

Уже стояли внизу машины, и не выспавшиеся, хмурые охранники переминались с ноги на ногу, изображая усердие. Подбельский, не здороваясь ни с кем, сел в машину, Паша бросился к автомобилю, стоявшему первым, и едва в салон сел, колонна двинулась.

– Как ночка? – спросил водитель.

– Нормально, – буркнул Паша.

Солнце уже поднялось над деревьями, он такие дни любил, но сегодня не радовался нисколько, его тревога не покидала, и он мучился и от этого состояния предчувствия чего-то нехорошего.

Машины уже вырвались на шоссе и рвались к городу гончими псами, распугивая всех, кто на дороге в этот ранний час оказался. Водитель во вкус, кажется, вошел, и ему уже мало было по осевой ехать, он все норовил на встречную полосу сбиться, и Паша в какой-то момент не выдержал, сказал зло:

– Куда несет тебя? Не забирай влево так!

– Да я проверяю их, – усмехнулся водитель.

– Кого – "их"?

– Встречных. Насколько позволят мне к обочине их прижимать.

– Тебя в детстве пионерском не били?

– А у меня его не было – детства пионерского.

– Врешь, – не поверил Паша.

– Не вру. В октябрятах я еще походил, а как только к пионерам подступился – их и отменили.

– Много потерял, – буркнул Паша.

– Ага, – легко согласился парнишка. – Вырос вот – и о детстве вспомнить нечего.

Непонятно было – шутит или всерьез говорит.

Впереди замаячили высотки городской окраины. И Паша в мгновение все про себя понял – почему ему нехорошо так. Он в город этот возвращаться боялся. Чужим город казался, жестоким. В нем жили враждебные Паше люди. Зловещими представлялись двое тихих на вид старичков, соседи Розы покойной. Они Пашу видели и могли на него указать. Там, в пансионате, он себя спокойнее чувствовал, почти в безопасности. А в город возвращаясь, покой терял. Даже в спинку сиденья вжался, будто раствориться хотел, исчезнуть.

На светофоре остановились – красный свет.

– "Мигалку" на крыше надо поставить.

– А? – вскинулся Паша, страх вглубь загоняя.

– "Мигалка", говорю, нам нужна, – повторил водитель. – Чтобы мы перекрестки без остановки проскакивали.

– Ага, – поддакнул Паша. – И еще крылья к каждой машине приделать. Вообще красота.

Он зря боится, наверное. Ведь почти не появляется на улицах. Надо попроситься в пансионат этот, чтоб и жить там. И тогда – из пансионата в офис, из офиса в пансионат. И никто его не увидит, никто не опознает. А время – тик-так – идет, а память у старичков дырявая, и через пару недель поди вспомни, как убийца тот неведомый выглядел. Именно так – отсидеться он должен. Ну чего раскис-то? Все нормально.