Владимир Гриньков - Санитар

Выпроваживал, потому что у них с начальником охраны очень интересный разговор начинался. Об Ачоеве. И о том, что с этим человеком делать. И Паше при этом совершенно ни к чему было присутствовать.

Паша в коридор вышел и дверь за собой прикрыл плотно. Он подумал сейчас, что недооценивал Подбельского все-таки. Тот непременно верх над Ачоевым возьмет. Никаких сомнений нет в этом.

Вечер принес долгожданную прохладу. Двое охранников у входа в корпус таращились лениво в выползающий из-под деревьев сумрак, первый предвестник близкой ночи. Луна уже поднялась, но не высветилась еще отчетливо, только примеривалась, разглядывая землю подслеповато.

Паша от окна отвернулся и подошел к своему креслу. Рассчитывал сегодня, что его сменят к ночи и он сможет домой вернуться, отоспаться после столь долгого дня, но не получилось ничего, Виталий Викторович его на ночь оставил дежурить – приказы не обсуждаются.

Подбельский из пансионата за целый день так и не выехал никуда, в своем номере пребывал неотлучно, а к нему гости все ехали и ехали, сменяли друг друга, не задерживаясь надолго, и это чередование знакомых и незнакомых Паше лиц яснее ясного говорило о том, что Подбельский и вправду не растерялся, выстраивает некую хитроумную комбинацию. Паша уже не сомневался нисколько, что у шефа все получится в конце концов.

Из своего номера Подбельский уже за полночь вышел, в джемпере просторном, даже галстук снял, расслабившись. Под глазами темные круги намечались, и опять он несколько устало выглядел, но уверенность в нем светилась, что не зря его труды и заботы и что все сделанное на пользу пойдет.

– Да ты заснул на посту, кажется, – сказал Подбельский, руки в карманы брюк закладывая.

– Нет, что вы? – попытался поспешно оправдаться Паша.

– Спишь, спишь, – протянул Подбельский и засмеялся неожиданно, и только теперь Паша понял, что не всерьез это все, отдыхает Подбельский, задирается, развлечься ему захотелось.

– Кого я в охрану набрал, сам иногда поражаюсь, – Подбельский даже головой покачал. – Один из спортсменов-рэкетиров, другой спит на посту и пузыри пускает.

Паша нахмурился, но Подбельский сделал вид, что не заметил этого.

– А чуть шуму немного случилось – и разбегаются, как зайцы.

Это уж слишком было.

– Не все разбегаются! – сказал Паша, хмурость на лице сохраняя.

– Ах да! – словно только что вспомнил Подбельский. – Я и забыл – к тебе это не относится. Обиделся, да?

И в глаза заглянул участливо, но Паша цену этой участливости знал.

– Ты у нас герой, – продолжал Подбельский. – Сорвиголова. Мне бы с десяток таких хлопцев, как ты…

– Да ну! – отмахнулся Паша.

Он понимал, что Подбельский его просто провоцирует, но не мог этого сносить спокойно.

– Да-да, я забыл, – закивал Подбельский поспешно, а сам в Пашино лицо всматривался с плохо скрытым интересом.

Толкнул дверь своего номера, сделал широкий жест рукой:

– Заходи. Что мы с тобой в коридоре беседуем, словно неприкаянные.

Заскучал, видимо, совсем. Искал шута, который его развеселить мог бы. Тут Паша под руку и попался.

– Заходи, – повторил Подбельский, уже нетерпение проявляя.

Паша через порог переступил, на самого себя злясь за то, что подчиняется этому человеку.

Рабочий стол Подбельского все так же бумагами был завален. Только угол стола занимала початая бутылка коньяку. В номере пахло дорогими сигаретами.

– Вот накурили, а, – сказал Подбельский с досадой.

Потянулся было к окну и вдруг отстранился стремительно и к Паше обернулся. Снайперов опасался, наверное. И хотел, чтобы Паша окно открыл. Стояли, смотрели друг на друга безмолвно, и вдруг Подбельский рассмеялся, до окна дотянулся и распахнул его.

– Давай выпьем, – предложил.

Застоявшийся сигаретный смрад уплывал в окно, уступая вечерней свежести.

– За здоровье! – предложил тост Подбельский и первым выпил.

Паша его примеру последовал.

– А ты, наверное, решил, что я сдрейфил?

– Когда? – на всякий случай изобразил недоумение Паша.

– Только что – когда окно хотел открыть.

– Нет, не думал я ничего такого! – сказал Паша поспешно.

– А я как раз-таки сдрейфил, – легко признался Подбельский, глядя на него насмешливо. – Испугался, что пульнут в меня из-за деревьев.

И тут он Пашу переиграл. Ему бессмысленно лгать, он насквозь видит человека. А там, внутри у каждого, – ничего хорошего, если разобраться. И потому Подбельский людей презирает. Всех сразу. Скопом.

– Ты зачем лебезишь? – спросил Подбельский, вновь коньяк по стопкам разливая.

– Я не лебезю… не лебежу…

Паша окончательно смешался, поняв, как неприглядно выглядит со стороны. Подбельский к нему стопку с коньяком придвинул резким и чуть брезгливым, как Паше показалось, движением.

– Пей! – сказал.

И передразнил:

– "Не лебезю"!

Очень обидно было. Паша этой обидой умывался, и она ему лицо обжигала. Выпил коньяк залпом.

– Так коньяк не пьют, – сказал негромко Подбельский.

Под его взглядом все получалось невпопад. Он подавлял, показывал, кто ты есть на самом деле. Ничто. Ничтожество. Слизняк. Паша вдруг Дегтярева покойного вспомнил, и судорога по лицу прошла – так ему ужасно было сравнить себя с Дегтяревым. А ведь если разобраться, разницы между ними и нет никакой.

А Подбельский уже новую порцию коньяку налил.

– Медленно пей, – напомнил.

В глазах насмешка читалась. А теплоты во взгляде не было. Один холодный интерес. Паша и этот коньяк выпил залпом, посмотрел на Подбельского с вызовом.

– Да ты мне что-то сказать хочешь, по-моему, – сказал тот, слова растягивая. – А, дружок?

– Хочу! – сорвался Паша.

Ему надо было сдерживать себя, но он не мог – перед глазами Дегтярев стоял все время, лицо в слезах, слизняк, одним словом, и так страшно было оказаться на него похожим.

– Ладно, – кивнул Подбельский и опять в Пашину стопку из бутылки плеснул. – Выслушаем тебя с вниманием необыкновенным.

Сам он после первого раза уже не пил, только подливал Паше. Бутылку коньячную Подбельский в руке держал красиво очень – изящно и уверенно. Рука у него была сильная. Рука хозяина.

– Тебе не нравится, как я с тобой обхожусь, да? – спросил вдруг Подбельский.

– Да!

– Так ведь заслуживаешь.

– Не заслуживаю!

– Заслуживаешь, – повторил Подбельский твердо, разглядывая Пашу с холодным интересом.

– Нет!

Паша понял вдруг, что, если не изменит сейчас ничего, не сумеет за себя постоять, Подбельский его сломает. Навсегда слизняком сделает.

– Я не люблю, когда из меня шута делают, – сказал Паша, бешенством наполняясь.

Его злость душила, он уже и не контролировал себя.

– Я никогда и никому обид не прощаю!