Владимир Гриньков - Помеченный смертью

Женщина промолчала. Морозову показалось, что она испугана.

– Ах, да! – будто бы вспомнил Виталий Борисович. – Говорили о Кирилле Митяеве, и я вас спросил, хороший ли он был специалист.

– Да.

– Кто снимал с приборов показания, которые затем передавались в Москву?

– Кирилл.

– Значит, он умел это делать? Был профессионалом?

– Да. – Анна отвечала односложно и как будто с усилием.

– У вас никогда не возникало ощущение, что выполняемая Митяевым работа – это не совсем его родное? Что он умеет делать еще что-то, кроме наблюдения за природой?

Анна взглянула непонимающе.

– Ну представьте на минуточку, что человек сменил род занятий, – засмеялся Виталий Борисович, и его смех прозвучал очень неестественно. – Вы можете представить Кирилла в другой ипостаси? Ну, предположим – спортсмен. Он мог быть спортсменом? Не так, чтобы зарядку делать по утрам, а чтобы рекорды устанавливал, за чемпионское звание бороться.

Анна подумала и отрицательно качнула головой.

– Почему же? – удивился Виталий Борисович. – В нем роста два метра, мышцы лучше, чем у Шварценеггера.

– Характер, – тихо сказала Анна.

– А что – «характер»?

– Спортсмен должен быть бойцом. Видеть цель и стремиться к ней.

– А он – не такой?

– Нет. Совершенно.

И опять Виталий Борисович засмеялся. Он этим смехом, наверное, хотел подчеркнуть непринужденный характер их беседы, но это никого не могло обмануть.

– Я вас слушаю – и не узнаю Митяева, – сказал он. – Мне он другим казался. Ну, ладно, хоть вы мне расскажите, какой он.

Анна медленным жестом усталого человека провела по лицу рукой.

– Он очень мягкий, – сказала. – И даже, наверное, бесхребетный. Знаете такое определение? У него жизнь была нелегкая, а вот не сломался, не очерствел. Беззащитный какой-то.

– Он замкнутый человек?

– Нет. Очень непосредственный. К таким обычно люди тянутся. Женщины таких любят.

– За что? – улыбнулся почти игриво Виталий Борисович. – Уж не за бесхребетность ли, как вы говорите?

– За то, что, находясь с ним рядом, не испытываешь чувства опасности, – ответила Анна серьезно. – Женщины любят тех мужчин, рядом с которыми спокойно. Вот с ним спокойно.

– Потому что он сильный?

– Потому что добрый.

Виталий Борисович бросил быстрый взгляд на Морозова. Доктор едва заметно качнул головой.

– А мне говорили – он жесткий, – сказал Виталий Борисович. Он опять обращался к Анне: – Не жестокий, а жесткий. Вы понимаете разницу?

– Нет в нем жесткости.

– Он кричит по ночам?

– Что? – недоуменно воскликнула Анна.

– Он кричит по ночам? – спокойно повторил вопрос Виталии Борисович. – Какие-то слова, фразы – что вы помните?

– Я… Я не знаю… Откуда же мне знать?

– Разве вы с ним не сблизились? У нас с вами разговор очень серьезный, поэтому отвечайте на вопросы конкретно.

Он действительно был сейчас очень серьезен. Анна закусила губу и молча смотрела на собеседника.

– Он должен беспокойно спать, – сказал Виталий Борисович, внимательно рассматривая кончики своих пальцев. – Кричать во сне. А?

И поднял глаза. Анна плакала. Слезы текли по ее щекам, как русла ручейков. Виталий Борисович поморщился:

– Ну вот, опять. Мы ведь с вами договорились, Аня, что этого больше не будет.

Значит, она уже плакала, понял Морозов. Раньше, еще до его приезда.

– Он не виноват ни в чем! – воскликнула Анна, и это был не крик, а стон. – Оставьте его! Не трогайте!

– Ну никто же его не трогает, – сказал Виталий Борисович мягко, но эта мягкость никого не могла обмануть.

Анна разрыдалась, не в силах сдержаться:

– Он никому не сделал ничего плохого! Это ошибка какая-то! Я умоляю вас – не трогайте его!

Виталий Борисович сидел с каменным выражением лица. Его напарник отвернулся к окну. Оба не проронили ни слова, и казалось, здесь нет никого, кроме рыдающей и кажущейся безумной женщины. Это продолжалось пять или десять минут, потом Анна стала захлебываться, плач стих, и только тогда Виталий Борисович пошевелился и негромко сказал:

– К чему эта истерика, Аня? Он что – так дорог вам?

– Да! – сказала она и подняла полные безумия глаза. – Да! Да!

– Вы любите его?

Она не ответила на вопрос и вдруг заговорила, ее речь была, как шепот – горячий и едва различимый:

– Я ехала туда и ни на что не надеялась. Не знаю даже, зачем поехала. И когда его увидела в первый раз – даже ничего не шевельнулось в душе. Я не могла ни радоваться, ни печалиться. Просто жила…

– В вашей жизни что-то произошло?

– Произошло? – переспросила Анна, подняла глаза, и из них на собеседника выплеснулась боль. – Я сына потеряла.

– Извините, – сказал Виталий Борисович. – Я не знал.

– Я сына потеряла, – повторила Анна и прикрыла лицо рукой, отчего ее голос стал звучать совсем глухо. – А с ребенком умирает душа. Моя душа умерла.

Морозов скрипнул зубами. Он уже с трудом сдерживал себя.

– Я не думала, что смогу вернуться к жизни. А он меня вернул…

– Митяев? – быстро, спросил Виталий Борисович.

– Да, Кирилл. Вернул к жизни. Подарил Жизнь. Вам этого не понять.

– Ну почему же, – сказал Виталий Борисович, и его слова показались Морозову неискренними.

Телефон на столе зазвонил, но никто не поднял трубку, потому Анна вдруг сказала негромко:

– У меня ребенок будет. От него.

Телефон звонил, а Виталий Борисович все не снимал трубку, смотрел на Анну задумчиво и, как казалось Морозову, с проявившимся вдруг состраданием. Наконец обернулся к аппарату, протянул руку, будто сбрасывая с себя оцепенение:

– Алло? Да, я. Есть? Хорошо, ты жди меня на двадцатом километре, а то я там дальше дорогу не знаю.

Положил трубку, обернулся к Морозову.

– Мне понадобится ваша помощь.

Морозов еще ничего не успел сказать, а Виталий Борисович уже поднялся из-за стола и шагнул к двери. Анна, как понял Морозов, оставалась здесь. И молчаливый у окна – тоже.

Доктор нагнал Виталия Борисовича в одной из комнат, через которые тот стремительно шагал, заговорил, стараясь сохранять спокойствие:

– Поймите, Митяев – это не Рябов. Вы же видите. Я еще там, на острове, подумал, что не могла ведь она ошибиться…

– Анна?

– Да, Анна. Женщина чувствует сердцем, ее обмануть практически невозможно. И если Анна рисует такой портрет…

Виталий Борисович резко остановился.

– Что вы от меня хотите?

– Чтобы вы глупостей не наделали.

– Каких?

– С Кириллом этим. Сотрите в нем Рябова, заберите у него злую память – и пусть он живет. Пусть будут счастливы – он и Анна, и ребенок их, еще не родившийся.

– Вы сами в это верите? В то, что такая трансформация возможна? Вот был убийца – и вдруг стал паинькой.

– Все было наоборот.

– Как это – наоборот?