Ася Калиновская - Грех

Мать с опаской поглядывала на Зайнап: вдруг заревнует, потребует вернуть ребенка? Но Зайнап была спокойна, она радовалась за Соню и за девочку и ни разу не вспомнила, что это ее дочь.

К концу лета Соня сообщила, что их переводят, заехать она не сможет, лететь они будут прямо с их аэродрома военным транспортным самолетом до Москвы, а потом будут добираться до нового места службы на поезде. Она, как всегда, выезжала вместе с мужем, несмотря на то, что теперь у них была маленькая дочка Галочка.

Матери так хотелось увидеть свою Сонечку! И хоть бы одним глазком взглянуть на внучку, но Соня и Тимофей держались твердо, они даже фотографии девочки не пересылали.

Снова подошел сентябрь, началась учеба. Зайнап приходилось ездить на автобусе на другой конец большого города. Соня переслала три отреза костюмной шерсти, мать с Зайнап скроили девочке две красивых юбочки, жилетку, а пиджак сами не решились шить, заказали в ателье. Девочка повзрослела, еще больше похорошела, а в новых нарядах она была очень привлекательна, на нее оглядывались. Пытались с нею познакомиться, но она сторонилась всех особей мужского пола – животный страх сковывал ее при воспоминаниях о пережитом и еще больший при мысли, что такое может когда-нибудь повториться.

В один из осенних вечеров Зайнап возвращалась из училища позднее, шла подготовка к концерту, посвященному Великому Октябрю. Сначала репетировали пьесу, у нее была роль узбечки, которая, ослушавшись отца и братьев, красных бойцов, сняла чадру и показала лицо иноверцам. В финале ее забрасывали камнями, и она героически умирала, но чадру не надевала, потому что верила в революцию, в то, что женщина будет равна с мужчиной, она верила в будущий коммунизм на всей земле… У нее сохранились яркие узбекские платья и шаровары, в них она будет играть в пьесе, а потом танцевать народный танец со своим долговязым старостой.

До автобуса они шли вместе, он по-братски чмокнул в щеку свою подружку, подсадил в переднюю дверь – и она лицом к лицу столкнулась с Петром.

– О, Змейка, здравствуй! Как ты похорошела, глаз не оторвать!

Зайнап потупилась, дверь уже захлопнулась, выскочить она не могла. Краска залила ее нежное личико, глаза наполнились слезами от стыда, а еще больше – от страха.

– Ну чего ты, Змейка? Да не бойся, я тебя обижать не стану, я провожу тебя до дома, вот и все.

– Не нужно меня провожать, я вас не знаю и знать не хочу.

– Ой ли? Мы что же, совсем не знакомы? Или у тебя память плохая? Или «таких», – он выделил это слово, – много, не я один был?

– Оставьте меня, – девочка дрожала всем телом и плакала.

– Эй, хороший русский офицер, зачем обижаешь маленькую узбекскую девочку? – вступился пожилой узбек в стеганом ватном халате, в тюбетейке и резиновых калошах.

– Да чего ты к ней прицепился? – поддержал узбека второй, стоявший рядом с Петром офицер. – Тебе что, мало скандалов, чего нарываешься?

Петр посмотрел на него тяжелым взглядом, перевел его на Зайнап, подмигнул, оскалился:

– Ладно, живи, Змейка, да запомни – мы обязательно встретимся. Обязательно! И скоро!

Старый узбек взял девочку за руку:

– Не бойся, кизим, не бойся. Где ты живешь? Я тебя домой отведу.

Через некоторое время, недели через две-три, Зайнап вместе с сокурсницами вышла из училища. Была уже поздняя осень, но дневное солнце еще пригревало, листья с чинаров опадали, ковром устилали землю и шуршали под ногами. Молодежь шла, поддевая эти сухие листья, Зайнап тоже сосредоточилась на них, на их шорохах и вовсе не заметила, что невдалеке притаился Петр. Он уже не первый раз приходил на эту остановку – что за служба у него была и где он брал столько свободного времени? – приходил и высматривал, куда утром входит и откуда вечером выходит Зайнап. Теперь он тайком запрыгивал на заднюю площадку автобуса и, пригибаясь и скрываясь, дождался, когда Зайнап сошла на своей остановке, выпрыгнул следом за ней.

– Здравствуй, Змейка! Видишь, я тебя нашел, теперь я знаю, где ты живешь, спрятаться тебе не удастся, придется со мною видеться.

Онемевшая, обомлевшая от ужаса Зайнап смотрела на Петра, как на чудовище, он и был чудовищем, только обличенном в человеческий образ.

Девочка стремглав кинулась к калитке, но он перехватил ее руку, рывком прижал к себе:

– Моей будешь! В субботу приду к фонтану на площади, посмотрим, куда сходить. Хочешь, в кино? Или в кафе? – он наклонился, поцеловал Зайнап в губы. – Ладно, иди, успокойся. В субботу в два часа буду ждать.

Девочка вбежала в дом, закрыла дверь на щеколду и буквально сползла на пол.

– Звездочка, это ты? Хорошо, что пришла, иди сюда, помоги мне.

В ответ не раздалось ни звука, мать выглянула из соседней комнаты, увидела сидящую на полу с безумными, испуганными глазами девочку.

– Доченька, милая, что с тобою? Тебя обидели? Ну, говори же!

– Это опять он. Он нашел меня.

– Кто он? Это тот мерзавец? Да как же так можно? Что же делать? Соня сейчас так далеко, посоветоваться не с кем. И защиты у нас никакой нет. Нет, я пойду в гарнизон, Ларисина мать скажет мне, к кому нужно обратиться, я все, все расскажу, я найду на него управу.

– Мамочка, мамочка, что ты такое говоришь? Кому ты все расскажешь? И что ты будешь рассказывать? Что я родила ребенка? Что у Сони не ее ребенок? Что ты будешь рассказывать, тем более Ларискиной маме? Сразу все и обо всем узнают и опозорят всю нашу семью. Соне не звони, она издалека нам не поможет, только переживать будет. Я сама подумаю, как мне быть. Я подумаю.

Прошла почти неделя, наступила суббота. Зайнап из училища ушла пораньше и отправилась домой другой дорогой.

Петр высматривал ее возле училища, уже все вышли; Зайнап среди них не было. Он понял, что она сбежала раньше, но все-таки дошел до фонтана, не увидел девочку, разозлился, грязно выругался, доехал до ее дома, как раз в тот момент, когда в калитку входил Азиз, старший брат Зайнап, появившийся без предупреждения после многолетнего отсутствия. Последние четыре года о нем ничего не было известно. После отъезда он первое время слал хоть короткие весточки о себе, но было непонятно, где и кем он работает? Потом он вообще пропал, обратный адрес на своих письмах он никогда не писал. Мать переживала, а потом решила – будет как будет.

Ему теперь было двадцать пять лет, он был невысоким, коренастым, с крепкими широкими плечами. Выглядел он намного старше; на лице от виска до подбородка шел неровно заживший шрам. Одет он был в телогрейку, с одной сумкой в руках.

Мать и Зайнап выскочили во двор, стали обнимать гостя, повисли на нем; он скупо улыбался и говорил:

– Да ладно-ладно, хватит! Идем в дом, давайте заходите!

Мать поставила на горячую печку воду, согрела ее, набрала в корыто, в кувшин, хотела помочь сыну, но он выпроводил ее за дверь. Только вдруг оглянувшись, мать увидела, что он весь расписан синими чернилами, у него на груди, на руках, на спине и кресты, и какие-то церкви, и буквы русские написаны, не смогла рассмотреть, дверь захлопнулась.