Ася Калиновская - Грех

Азиз больше месяца не показывался. «Опять сгинул куда-то», – решила мать и велела Зайнап возвращаться домой.

Татьяна не поскупилась и денег немного дала, и продуктов две тяжелые сумки нагрузила.

– Ты купи себе босоножки, платье; молоденькая ты, красивая, смотри, не оступись, мужа достойного дождись, – и не знала она, сколько всего пережить досталось ее младшей сестренке…

Опять объявился Петр, возле училища стерег Зайнап. Пока она жила у сестры, занята была с раннего утра до позднего вечера: за скотиной ходила, корову и коз доила, потом детей поднимала, завтраком кормила, старших в школу собирала и сама бегом бежала, боясь опоздать на занятия. После их окончания так же бегом мчалась в магазин, помогала сестре управляться с огромным хозяйством, потом они что-то шили – мать всем иголку с ниткой в руки вложила, штопали, вязали на всю ораву. Татьяна от трудов праведных вечером замертво засыпала, а Зайнап еще садилась за учебники. О Петре вспоминала, иногда эти воспоминания вгоняли в краску, иногда вызывали сладкую истому.

Не знала она, чего ей сильнее хочется – чтобы никогда его больше не видеть или, наоборот, чтобы он был рядом с нею. Она радовалась тому, что та безумная новогодняя ночь не оставила последствий, теперь-то она знала, что бывает от близости с мужчиной. «Интересно, – думала она, – а если бы я забеременела, женился бы Петр на мне? Он ведь говорил – женюсь, в Москву поедем…»

А объявился он только через два месяца; был он в таком состоянии, что радости от его появления Зайнап не почувствовала.

– Чего так долго? Я тут заждался, – сказал Петр так, как будто они расстались только сегодня утром или, по крайней мере, вчера вечером.

Зайнап вспыхнула, покраснела, посмотрела ему в глаза, сказала очень спокойно:

– А что, разве я обещала быть раньше? Мы договаривались о встрече?

Очень удивился Петр:

– Что это ты такая смелая стала? Забыла, что ты теперь моя, мне принадлежишь, и приходить к тебе я буду тогда, когда захочу.

– Тебе принадлежат твои сапоги, их, кстати, почистить не мешало бы. А я не вещь, тем более не твоя, и распоряжаться мною не смей. Уходи и не появляйся больше!

Зайнап круто развернулась и пошла своей дорогой.

Вначале Петр опешил, онемел: он думал, что сломал, подчинил себе девочку, что она безмерно обрадуется его появлению, бросится ему на шею или в ноги от счастья упадет, а она?!

Одумался, взъярился, догнал, дернул за руку:

– Ты поговори мне! Сейчас пойдем в кафе, потом где-нибудь уголочек поищем, я тебя, сладкую, приласкаю. Ты же хочешь этого? Ты такая, Змейка, такая горячая, много баб у меня было, а вот такой жаркой – никогда. Я занят был, не мог прийти раньше. А вот вспомнил губки твои, сосочки, всю тебя – все бросил и пришел. Не кочевряжься, давай, идем!

– Никуда не пойду, отпусти, кричать стану!

– Кричи, кричи! Только громче! И обо всем расскажи людям, и матери, и Азизу. Познакомился я с ним, даже как-то задружбанились мы, он мне денег проиграл, молодец, по-честному рассчитался: он мне тебя отдал. Я сказал, что нравишься ты мне, что жениться хочу, он и отдал, бери, говорит, все равно кому-нибудь достанется. Он, дурак, и не подозревает, что ты мне уже давно досталась. Так что, как говорится, «благословение» от старшего брата получено, как у вас, у узбеков, если отца нет, то старший брат за главного?

– Задружбанился, говоришь? Советский офицер и уголовник? Что же у вас общего может быть?

– Ты, дорогуша, ты у нас общая.

– Прошу тебя, Петр, оставь меня в покое. Ты уже сделал то, что хотел, ты мне много зла причинил. Зачем ты сейчас мучаешь меня? Отпусти руку!

– Нет, Змейка, не отпущу. Не хочешь в кафе – не надо. Пойдем к вам домой, с матерью меня познакомишь.

– Никогда! Она никогда не простит тебе, и мне не разрешит с тобою встречаться.

– Да ладно! Так прямо женихи к вам в дверь ломятся! Что ж, офицером побрезгуете?

– Не так ты разговариваешь, нехорошо. Я замуж не собираюсь, мне учиться нужно. А тем более за тебя. Нет у меня к тебе веры. И домой я тебя не пущу.

– Ладно! Посмотрим! Иди себе своей дорогой! Еще умолять будешь, а я посмотрю, что с тобою дальше делать? – развернулся и ушел.

Зайнап пришла домой, взъерошенная, хотела матери рассказать, что нашел ее Петр, тот самый, обидчик ее. Прощения просил, хотел к нам прийти, с тобою познакомиться.

Мать сидела за столом – испуганная, бледная, заплаканная.

– Что случилась, мамочка? – все мысли о Петре сразу вылетели из головы. – Что произошло? Опять Азиз объявился? Он опять обидел тебя?

– Нет, Звездочка. Были из милиции, обыск делали. Всю его комнату перевернули, нашли чужие краденые вещи. В городе шайка грабит и убивает людей, они говорят, что он тоже в этой шайке, чуть ли не за главного, вот его теперь ищут.

Мать снова заплакала, горько-горько. Зайнап ей капель сердечных накапала, чаем напоила, укутала шалью – мать знобило от волнения и страха.

– Успокойся, мамочка, поспи.

Через две ночи в окошко тихонько постучали, Зайнап вскочила, выглянула – Азиз. Палец к губам приложил и жестом велел открыть дверь.

Зайнап отворила дверь, брат ужом проскользнул в узкую щель, закрыл дверь на щеколду:

– Свет не зажигай. Что тут у вас было? Сыскари были?

– Да, два дня назад, я в училище была, при маме обыскивали все. Забрали из твоей комнаты вещи, говорят, воровал ты и убивал. Это правда, Азиз?

– Не болтай много, возьми фонарик да посвети мне.

Он отодвинул тумбочку от стены, ножом отделил слой фанеры, достал из тайника мешочек с чем-то, осклабился и произнес:

– Что, нашли?! Фиг вам! Я-то с этим добром отсижусь на дне. Из Самарканда уезжаю, не ищите и никому ни слова, что я был! А ты, Звездочка, – он впервые со дня своего появления назвал ее ласково, как в детстве, – свои цацки пока не надевай, годика два погоди, пока все утихнет. От этого лейтенанта держись подальше, нечистый он, обманет и бросит. Я его раскусил – еще тот фрукт! Мать поцелуй, прощения за меня попроси, обидел я ее, пусть меня простит, – чмокнул сестру в лоб и пошел к двери.

Зайнап тихонько заперла дверь на щеколду, не успела до своей комнаты дойти, как на улице раздались крики, в дверь громко застучали:

– Откройте, милиция!

Мать всполошилась, со сна не могла понять, что происходит.

– Вот и достали мы вашего сыночка распрекрасного. Бандюга! Нашего товарища ранил, пришлось обезвредить.

– Как обезвредить? Что означает обезвредить? – испуганно спрашивала мать.

– Да так, мамаша, пристрелили мы его, как бешеную собаку. Он, гад, вооружен был, палить по нашим начал, понял, что в засаду попал и что не уйти ему. Пришлось стрелять на поражение.

– Как на поражение? Где он? Где Азиз? – мать с безумными глазами выскочила во двор. Посередине двора, освещенного фарами милицейского «газика», лежал распластанный, неподвижный Азиз, в руке его был зажат наган.