Ася Калиновская - Грех

Мать кулем свалилась на тело сына, не произнесла ни одного звука.

Соседи сбежались на шум, любопытство пересилило страх, протискивались поближе, перешептывались, пока милиционер не прикрикнул:

– Чего собрались? Расходитесь по домам. У кого телефон есть, вызывайте две «скорых» для нашего раненого и для женщины. А этого, – он указал на Азиза, – в машину назад загружайте.

Зайнап склонилась к матери:

– Мамочка, родная, не умирай! Мамочка, как же я буду без тебя?

Мать потихоньку приходила в сознание, но встать на ноги не смогла, сильная боль в сердце отразилась на лице и в громком стоне.

– Сейчас, мамочка, потерпи, сейчас «скорая» приедет. Я тебе капель накапаю, выпей, – Зайнап пыталась прикрыть от матери пятно крови, растекшееся по двору.

У матери снова случился инфаркт, ее не беспокоили, так тяжело было ее состояние. Врачи сражались, чтобы выходить эту еще не старую женщину. А Зайнап вызывали в милицию, допрашивали: что она знает о брате, с кем он водился, где его дружки? А что могла рассказать девочка? Что знала, все и рассказала, да и не знала она об Азизе ничего. Про то, что видела его с тем страшным в городе, умолчала. И о том, что брат с Петром был знаком, тоже не сказала. Интуиция ее остерегла: начнут тянуть за ниточку, да до конца и доберутся – и до ее беременности, и до ребенка… Промолчала и о сережках и колечке с синими и белыми камешками. Поспрашивали ее, поспрашивали, характеристику из училища запросили и поверили, что она не содействовала брату в его разбойных делах и ничего о них не знала.

Зайнап сообщила Соне о болезни матери и смерти Азиза. Его нужно было хоронить, а кто это может сделать? Правда, свекор – муж Татьяны взялся за это хлопотливое дело, и все потихоньку сделали – и похоронили по-христиански, в гробу, в земле. Помянули дома у Татьяны, пришла и богатая сестра, сразу разговор начала:

– Нужно дом продать, деньги поделим поровну.

– А где же Зайнап жить будет? И мама еще, слава богу, жива, ты их к себе, что ли, возьмешь? Охолонь, уймись. Лучше к матери в больницу с нами в черед поезди, побудь с нею, – одернула ее Татьяна.

Зайнап побыла у сестры пару недель, потом домой вернулась. Соседи стали на нее косо посматривать, шептаться за ее спиной, что, мол, бандита в семье скрывали, небось, он им богатство припрятал. Зарыли где-нибудь в саду, понаблюдать надо.

Опять объявился Петр. Зайнап сказала ему:

– Мама у меня лежит в больнице, Азиза убили милиционеры. Ты не ходи ко мне, тебе же плохо и будет. Азиз мне сказал, чтобы я тебя остерегалась, что не верит он тебе.

– А что, твой Азиз авторитет для тебя? Глупая ты, Змейка, кто вас может защитить, кроме меня? Я ведь женюсь на тебе, ты подрастай давай.

И остался ночевать. Бедная девочка была совершенно опустошена и оказалось абсолютно бессильной перед той жизнью, что определила ей жестокая судьба.

Соня приехать не могла, у нее болела дочка. Галочке было уже почти полтора годика, но ехать с больным ребенком Соня не отважилась. Очень она любила и жалела мать, но теперь ее главной заботой, главным смыслом ее жизни стала маленькая голубоглазая девочка.

Петр стал приходить и уходить, когда ему вздумается. Как он удерживался на службе, было непонятно. Он часто выпивал, болтался в городе, играл с кем-то в карты, выигрывал и проигрывал, хвастался и злился, бывал веселым и угрюмым. С Зайнап он был ласков только в постели, он действительно был пленен ее стройной, сформировавшейся точеной фигуркой, часто просил:

– Станцуй, Змейка, разденься и станцуй!

Он воспламенялся, когда это юное тело двигалось в ритме музыки, и был потрясен ее темпераментом, ее ответным желанием; горячим, неутомимым, извивающимся в экстазе замечательным молодым телом. В моменты близости Зайнап теряла контроль над собою, она раскрывалась на его ласки, она блаженствовала в этих безумных любовных утехах. Забывались все обиды – и безразличие к ее проблемам, и невнимательность, и грубость. Все забывала, когда он дотрагивался до ее груди, целовал шею, оглаживал спину и животик с нежным пушком возле пупка. Рука его опускалась все ниже и ниже, он добирался до какого-то секретного местечка, как будто бы что-то в ней включал, девушка начинала трепетать, начинались бурные, со стонами и вскриками, ублажения их жадных, ненасытных, неуемных тел.

Мать болела долго. Наконец врачи разрешили забрать ее домой. Зайнап и Татьяна стали думать, куда ее перевезти. К Татьяне? Нет, там дети гомонили с утра до вечера: смех, шум, плач, визг – все смешивалось и звенело, это же были дети! Там мама не сможет отдыхать, а именно покой и еще раз покой рекомендовали ей врачи.

Зайнап забирала маму в родной дом. То место, где лежал убитый Азиз, перекопали, клумбу сделали, цветы посадили. Дворик был выметенным, чистеньким, ничего не напоминало о случившейся здесь трагедии.

Петр пришел на третий день после выписки матери, представился другом Зайнап, не упомянув о сроке и характере этой «дружбы». Он служит в гарнизоне, ждет повышения, может быть, они с Зайнап поженятся, уедут жить в Москву. Потом мать к себе заберут, будет она на свежем воздухе, на даче жить. А сейчас самое главное не волноваться и выздоравливать.

Мать не видела его никогда раньше, а он ее обхаживал, обвораживал, чаю горячего наливал, то конфеты вкусные принесет, печенье, лекарства иногда покупал. Встревожиться, присмотреться у матери не было сил, все на веру принимала…

Петр и при ней стал оставаться на ночь, мать поутру видела его, качала головою, потом дочь спрашивала:

Однажды проигрался Петр до самых пуговиц на галифе, хоть голым иди. Стал спрашивать, может, где Азиз припрятал что-нибудь? Он был уверен, что где-то в доме и золотишко, и денежки есть. Может, правда, Зайнап и мать не знают, но наверняка этот волчара-уголовник где-то схоронил богатство!

Так думал Петр и стал поискивать, пошаривать в комнатах, пока хозяева куда-то выходили. И однажды нашел-таки коробочку, открыл и обомлел – дивные сережки и перстень были драгоценны без меры, в белом золоте был «утоплен» синий сапфир, а по периметру он был обсыпан бриллиантами. Видел он такие цацки у матери своей, генеральши, у таких же ее подружек и знал им настоящую цену.

Ничего не сказал ни матери, ни Зайнап – украл. Украл, унес, за большие деньги продал, удалось ему с карточным долгом рассчитаться, еще деньги остались за проданные «побрякушки» – так он потом называл эти драгоценности. Зайнап не сразу обнаружила пропажу, а когда не нашла свою коробочку, спросила, не брал ли Петр ее. Он ей сказал, без страха и без вины: взял, посмотрел – стекляшки лежат, зачем ей, будущей жене офицера, такие «побрякушки», он ей настоящее все купит. Зайнап ему не поверила, только долго-долго посмотрела ему в глаза, развернулась круто и вышла из комнаты со словами: