Ася Калиновская - Грех

Зайнап, сцепив зубы, чтобы не закричать, кивала головой, в которой уже вызревал план страшной мести этому чудовищу, разрушившему всю ее жизнь.

Обозначили время встречи, разъехались каждый в свою сторону. По пути домой несчастная женщина зашла в аптеку и купила две упаковки таблеток – она слышала, что от них спят крепко и долго, иногда засыпают навсегда…

Назавтра Зайнап приготовила плов, такой, как умела готовить ее мама и готовила она сама, настоящий узбекский плов, рассыпчатый, ароматный. Раньше Петр съедал по две объемистых тарелки, все наесться не мог. Вот сегодня Зайнап решила накормить его досыта – в последний раз, надеялась она.

Неделю назад Стасик уехал на практику на Камчатку, сам попросился, чтобы увидеть чужедальние края. Мать уже опасений не вызывала ни у него, ни у врачей. Она вела нормальный образ жизни, была, как прежде, приветлива и дружелюбна, правда, улыбалась редко, только когда с сыном своим разговаривала.

Петр заявился даже раньше назначенного времени, цветы, подлец, принес и, конечно, бутылку, как же он без нее?

– Ай да хозяюшка, ай да умница! Твоим пловом даже не улице пахнет. Если бы адреса не знал, по запаху нашел бы.

Он ручищи свои протянул, хотел облапить ее:

– Ты такая же стройненькая, как раньше. Моя корова яловая на двух стульях сидит, да еще по бокам свешивается, а ты двоих родила, а фигурка, как у девочки. Что-то у меня даже шевелиться начинает, может, вспомним прошлое, а, Змейка моя? Попробуем?

– Ишь ты, есть чему шевелиться? Ладно, посмотрим. Только попозже, а сейчас садись за стол, пировать с тобою будем и разговоры разговаривать, – пригласила Зайнап. Петр хотел открыть принесенную бутылку водки, но Зайнап убрала ее:

– Я холодненькую дам, а эта пусть постоит, остынет. А мне шампанского открой и налей, ты же любил меня шампанским поить. Наливай и рассказывай, что ты там про дочку придумывал?

– Ничего не придумывал. Лет семь или восемь назад ко мне домой пришла девушка, я еще не вернулся со службы. Моя не хотела ее впускать, но Галка вся в меня – отодвинула ее с прохода, прошла и сказала, я, мол, к отцу своему пришла, он будет рад, а вы мне пока кофе сварите, и альбом с фотографиями дайте. Моя-то клуша вроде и сама нахальная, а тут растерялась, сразу поверила – Галка точно на меня похожа! Тихонько мне из спальни позвонила, говорит, иди, кобель, домой, дочка тебя дожидается, откуда она у тебя взялась?

– Давай еще налей, выпьем и дальше рассказывай.

Выпили. Петр жрал плов, нахваливал и между чавками продолжал рассказ:

– Приехал я домой, обомлел – свой портрет перед собою и увидел. Зайнап, какую ты мне дочку родила! Она же у меня единственная! – вроде как всхлипнуть захотел, да не получилось.

Налил себе еще стопку, одним глотком выпил. Заговорил дальше:

– Она ездила в Самарканд, была в гарнизоне, нашла там старожилов, расспросы вела, в общем, узнала, сопоставила фамилии Виктора и мою. Ну, тебя она уже знала, знала, что ты ее родила, сказала мне, что никогда не простит нас, что бросили ее. Так вот, узнала фамилию мою, стала по отделам кадров разыскивать. Денег у нее – куры не клюют. Жила она с каким-то лихим парнем, он много чего ей оставил. Убили его.

А она свое дело на эти денежки открыла, у нее свои рестораны есть, кафе, богатая она у нас, Змейка. Ой, что-то мне жарко, открой окошко. Давай еще выпьем.

Зайнап думала: уже больше чем полбутылки выпил, и хоть бы что! Она же в бутылке всю упаковку лекарства растворила! И пожалела, что плов жирный и вкусный приготовила, наверное, он лекарство растворяет… Или лекарство просроченное, испортилось?

А Петр, выпив очередную стопку, рассказывал дальше:

– Моя-то смотрела на нас и приговаривала: когда ж ты, кобель, успел? Что ж я ничего не знала? А Галка ее в упор не видит, все ко мне, то «папка» скажет, то «папашка», расскажи да расскажи, как это ты мою мамочку-малолетку изнасиловал? Я рассказал, что все по согласию, что про беременность ты мне ничего не сказала, что мы потом вместе жили, что еще потом любились… – его речь замедлялась все больше и больше, в конце концов он замолк, обмяк и свалился со стула с грохотом и шумом.

Зайнап убрала со стола останки еды, посуду всю перемыла, по местам расставила и снова вошла в комнату. Петр как-то боком лежал на полу, лицом в пол уткнулся. Огромным усилием ей удалось перевернуть тяжелое тело на спину. Его раскормленные щеки, жирный, как у хряка, подбородок развалились по груди и плечам, ноги разбросались по сторонам.

Зайнап нагнулась, послушала, дышит он или нет. Нашла пульс, он еле-еле прощупывался, но все-таки он не умер, сердце продолжало работать.

Женщина смотрела на своего насильника, своего искусителя, на убийцу своего мужа и вспоминала все: как он пригвоздил ее на арыке, как она рожала почти в беспамятстве от жестоких схваток, как он потом умело управлял ее юным телом, как унижал и растаптывал ее. И ее пожизненный страх и ужас перед разоблачением ее тайны…

Она смотрела на портрет мужа и говорила:

– Вот, Витенька, ты подумал, что я опять изменила тебе, ты бы никогда мне этого не простил. Но теперь я его уже не выпущу, убийцу твоего. Он и меня убивал, и не один раз. А теперь, когда тебя уже нет, когда ты ушел, не успел ничего мне сказать, ни слов прощения, ни слов осуждения, я думала, что умру вместе с тобой, но Бог оставил мне жизнь для того, чтобы я отдала этому негодяю все долги. Страшный грех я беру на душу, но Господь меня простит. Нет, не за мои пережитые унижения, за мои страдания, он простит меня за отмщение, за твою безвременную смерть, за то, что ты ушел, не успев простить меня, ушел униженным и оскорбленным.

Зайнап обошла всю квартиру, поправила занавеску на окне, выбросила цветы, принесенные подонком, сняла с пальца маленькое колечко с розовым камешком – подарок Виктора в тот Новый год, когда он попросил ее руки. Улыбнулась, вспомнив свои детские мечты об огромных перстнях и серьгах, положила колечко возле портрета Виктора и присела на стул, по-старушечьи сложив руки на коленях, и глубоко задумалась. Вся жизнь, как на экране, прошла в ее воспоминаниях – любящая, нежная, заботливая мать, любимая Сонечка, сестры и братья, и ее страдания и несчастья, принесенные Петром.

Встала, взяла остро наточенные вчера портняжные ножницы – воспоминание озарило ее лицо: такими же ножницами много лет назад она помогла младенцу начать самостоятельную жизнь, перерезав пуповину. А сейчас… Сейчас…

Негодяй лежал на полу, в глубоком сне. Он продолжал причмокивать, как будто дожевывал что-то, никак утробу свою насытить не мог.

Женщина с отвращением расстегнула ширинку на брюках негодяя, Петр всегда был нечистоплотен, от его чресел шла застойная вонь. Она одной рукой взяла его мужские достоинства, висящие сейчас, как пустые мешки, синие, покрытые редкими седыми волосками, приподняла их и одним махом отделила острыми ножницами от жирного, оплывшего от обжорства и пьянства тела. Кровь зафонтанировала, обрызгивая скатерть, и пол, и саму Зайнап.