Сергей Григорьев - Малахов курган

В один из таких вечеров, последних вечеров золотой крымской осени, по бульвару, взявшись за руки, важно прогуливались трое корабельных юнг: Олесь Мокроусенко – каютный юнга с «Громоносца», Трифон Могученко – машинный юнга с парохода «Владимир»; третий юнга, Вениамин Могученко, если строго говорить, не был юнгой, а произвел себя в это звание самочинно, надев матросскую шапку и нашив себе погоны с номером «36». Веня назначил себя в 36-й экипаж, где числились Михаил Могученко и Стрёма. Стрёма-то и добыл Вене погоны. В списках экипажа юнга, правда, не числился, но уверил брата Трифона и Олеся, что «оформился по всем статьям» и будет на Малаховом кургане сигнальщиком. Для большей убедительности Веня прибавил, что батенька подарил ему свою заветную зрительную трубу [204].

– Знаешь, Тришка, трубу-то, раздвижную медную, снаружи вся сигнальными флажками расписана, в сундуке у батеньки спрятана лежала? Батенька мне говорит: «Возьми, Веня, трубу. Мне она ни к чему. А тебе, как сигнальщику, без трубы никак нельзя!»

– Ой, хлопче, все ты брешешь! – усомнился Олесь. – И трубы, верно, никакой нет.

– Нет, есть, – вступился за брата Тришка. – Есть у батеньки такая труба, вся в флажках. Ваше дело, каютных юнг, чай подавать, а сигнальщику без такой трубы нельзя: увидит в трубу на корабле флаг, а какой державы? Поглядит: англичанин, или турок, или кто.

Олесь более не спорил: раз и в самом деле есть труба, украшенная сигнальными флажками, Веня мог считать себя принятым в общество юнг бесповоротно.

– Эй, юнги! – позвал какой-то гардемарин [205]с верхней аллеи бульвара.

– Есть! – первым отозвался Веня и кинулся на зов гардемарина.

– Ступайте сюда все трое…

К гардемарину подбежали и Олесь с Тришкой. Все трое юнг сняли перед гардемарином шапки.

– Накройсь!

Юнги надели шапки.

– Хотите, хлопцы, по гривеннику [206]заработать?

– Хотим, ваше благородие! – поспешил ответить за всех Веня. – Только как?

– Молодец! Как тебя звать?… Могученко? Михаила Могученко брат? Отлично! Держи деньги. Беги вон в тот ларек и купи три лимона. Лётом! И давай сюда!

– Есть!

Веня помчался к ларьку и через минуту вернулся с тремя лимонами.

– Держите по лимону. Вот вам задача. Можете съесть по лимону?

– Лимон больно кислый. Ты бы, ваше благородие, нам лучше винограду велел купить, – ответил Веня. – Я бы лучше яблочко съел!

– За то и получите по гривеннику, что лимон кислый. А винограду я бы и сам три фунта [207]даром съел, – ответил гардемарин.

– Да что ж, что кислый. Если вам нравится, мы съедим. А на ваши деньги потом винограду купим – кислоту засладить, – рассудил Трифон Могученко.

– Вот и ладно. Теперь слушайте и делайте, что скажу. Ступайте к павильону и, как выкинут играть номер третий, в ту же минуту залезайте сзади на перила. Пока музыка играет номер третий, вы должны съесть на глазах у музыкантов по лимону. Понятно? Я буду смотреть. Съедите по лимону на глазах у музыкантов – получите по гривеннику. Не съедите – не получите.

– Вперед бы получить, ваше благородие…

– Вперед нельзя. Я знаю вашего брата: удерете…

– Возможно, – согласился Веня. – Так что же, братцы, сделаем господину гардемарину удовольствие.

– Пошел! – скомандовал гардемарин. – Сейчас номер третий начнут.

Юнги побежали к павильону и притаились позади него в кустах.

Выставили напоказ публике «№ 3». Капельмейстер постучал палочкой и поднял руки. Музыканты подняли трубы.

Юнги залезли с трех сторон в павильон и, просунув головы между плечами музыкантов, принялись исполнять порученное им дело. Их в первое мгновение никто не заметил: капельмейстер стоял к ним спиной. Оркестр громкозвучно начал играть «Боже, царя храни».

Лимоны оказались очень кислыми, но Тришка и Олесь добросовестно грызли их и торопились сократить неприятные минуты. Они глотали куски, мучительно кривясь лицом. Веня поднес лимон ко рту, но не раскусил и скривил кислую рожу, глядя прямо в лицо тромбонисту [208]. У тромбониста свело губы, и он выдул из своей могучей трубы вместо басовой ноты нечто похожее на собачий вой.

То же самое случилось с кларнетистами [209]. Они напрасно старались, грозно вытаращив на мальчишек глаза, вывести сведенными губами звонкие рулады: получилось вместо торжественных звуков гимна какое-то куриное кудахтанье. Флейты завизжали поросятами. Фагот [210]захрюкал, словно боров. Рожок пропел петухом. Изумленный капельмейстер повернулся к оркестру, взбешенный…

– Держи их, держи! – закричал он. – Жандарм!

Головы юнг исчезли.

Вместо «№ 3» вышло нечто невероятное. Еще несколько тактов ухали октавами [211]басы-геликоны и бухал турецкий барабан: на них лимоны не оказали никакого действия.

Музыка смешалась. Умолкли в смущении и басы-геликоны. Только барабанщик с испуганными глазами колотил по шкуре барабана палкой и бил в тарелки, уставясь в нотную тетрадь, пока на него не прикрикнул капельмейстер.

Публика сгрудилась около павильона. Слышались возмущенные голоса и смех. Жандарм, подобрав саблю, побежал куда-то, вернулся и остановился у павильона, оторопело крутя черный ус.

Растерянные музыканты объяснили капельмейстеру, что случилось.

– Да где же они? Какие юнги? Кто их видел? – слышались из публики голоса.

– Да они тут, в кустах, наверное, спрятались! – догадался кто-то.

Жандарм приосанился, твердой походкой направился в кусты и раздвинул ветки саблей.

– Так точно! Здесь они, голубчики!

Под кустом, сжавшись в тесный комок, сидели с испуганными бледными лицами трое юнг. У младшего в руке был зажат нетронутый лимон.

– Вылезайте! – приказал жандарм.

Юнги вылезли из-под куста и отряхнулись.

Сестры Могученко гуляли в этот вечер по нижней аллее бульвара. В те годы и в столицах, и в провинциальных городах можно было встретить в местах общественных гуляний вывески: «Простолюдинам вход воспрещен». В Севастополе такого запрета не существовало, но сам собой сложился обычай, что по верхней аллее, где играла музыка, гуляли господа, а по нижней – простой народ: канцелярские служители с женами, штабные писари, мастеровые доков, матросы, девушки из городских слободок. Иногда с верхней аллеи снисходили до нижней армейские и флотские офицеры; никому не запрещалось и с нижней аллеи восходить на верхнюю, хотя там и дежурили для порядка жандармы. Но, в общем, обычный порядок соблюдался – так и на корабле матросский бак и офицерский ют живут обособленной жизнью.

Сестры Могученко появлялись на бульваре не часто, но их появление замечали.

Завсегдатаи бульвара говорили:

– А-а! Вот и трехцветный флаг явился!

Наташа, Ольга и Маринка приходили на бульвар, повязанные платочками – белым, красным и синим, – и шествовали всегда в одном порядке: слева Наташа, справа Маринка, посредине Ольга.