Сергей Григорьев - Александр Суворов

Похлопав Шермака по шее, Суворов повторил только что полученное наставление:

– «Ешь – не наедайся, пей – не напивайся…»

Приехав в Петербург ночью, Александр еще не отдохнул от качки и тряски зимней ухабистой дороги на почтовой тройке. Все плыло перед его глазами, и земля качалась под ногами, словно он вернулся из долгого морского путешествия.

«Вот куда я попал! Вот куда я стремился!» – говорил себе Александр, осматриваясь кругом.

День стоял безветренный, морозный. Казалось, что вершины елей достигают облаков. Вправо, на север, уходила только что начатая просека Загородной перспективы [61]. Извозчики-солдаты тянулись вереницей, вывозя на санях бревна с нового проспекта. Из леса с разных сторон слышался стук плотничьих топоров – рубили деревья для строительства солдатского жилья: полк только еще обустраивался в новой столице.

Из леса выходили солдаты с мушкетами на плече, в плащах с подобранными полами. Накануне выпал глубокий снег. Солдаты шли вразброд, утопая в сугробах. Не слышно было привычного в московской Семеновской слободе рокота барабанов с подвизгиванием флейт.

Дядя, капитан Александр Иванович Суворов, был холост и жил в офицерском доме – простой избе, хотя и очень обширной. Преображенский полк обосновался в Петербурге давно. Срубы домов были поставлены на московский манер: без подклетей, с шатровыми крышами – и приобрели уже от непогоды благородный серый цвет старого дерева. Сосны кое-где еще уцелели вокруг, но рощи поредели, уступив место огородам и молодым садам. Прямые улицы, пробитые в направлении к Фонтанке, были застроены почти сплошь домами с флигелями и надворными постройками и длинными приземистыми «магазейнами». Дальше, к северо-западу, поднимались шпили церквей, и выше всех, подобно голой мачте яхты, с черным вымпелом наверху, – шпиль Петропавловской крепости. Облако-черного дыма на закате указывало место Литейного двора.

Квартира дяди очень напоминала и размерами, и расположением комнат, и всем устройством помещичий дом Суворовых в подмосковном имении Рождествено. О чем только пожалел Александр – в офицерском доме не нашлось каморки под крышей. Дядя отвел ему маленькую комнату внизу, в одно окошко, с отдельным входом из сеней. Рядом, за стеной, находилась приспешная, где помещалась вся прислуга дяди; туда же вселились и двое хлопцев Александра.

Дядя, поговорив утром с племянником за чаем едва четверть часа, простился с ним, отправляясь в какую-то срочную поездку, и все еще не вернулся. Племянник даже не успел разглядеть дядю. Порядков дома Александр еще не знал: готовили ли обед и будут ли без дяди обедать. Привычное для Александра время раннего обеда давно прошло. От нечего делать, в надежде, что дядя возвратится, Александр расшил рогожный тюк с книгами и принялся их расставлять. Все на полке они не уместились и заняли еще ломберный стол [62]и стулья.

Уже начало смеркаться – раньше, чем в Москве. Александр пожевал дорожные коржики, запивая водой; не зажигая свечи, разделся, лег, накрывшись простыней, и уснул до утра.

Рано утром, задолго до света, его разбудили двое хлопцев. Громко топая, они внесли в комнату, по старому обычаю, заведенному еще в Москве, большую дубовую лохань и два ведра с ледяной водой. Печь уже затопили, и она весело пылала, стрекая угольками.

Суворов снял рубашку и нагнулся над лоханью. Хлопцы сразу с двух сторон начали лить ему на спину воду. Александр, поеживаясь и кряхтя, подставлял под ледяные струи то голову, то спину, то правый бок, то левый, фыркая, мыл лицо…

– Дядюшка вернулся? – спросил он, кончив умываться.

– Еще ввечеру. Спрашивал про вас и не велел будить до утреннего чаю, – доложил один из парней.

Александр взял со стола самоучитель французского разговорного языка «Parlê Francê» и, бегая по комнате, чтобы согреться, принялся твердить французские слова и фразы при танцующем свете из устья печки:

– Il faut se lever, il est bien temps. Tout à coup je serai prêt à l’instant. [63]

Так продолжалось до тех пор, пока дрова в печи не превратились в груду пурпурно-золотых углей и при их свете нельзя было уже разобрать слов. Хлопец внес свечу:

– Дядюшка встать изволили и просят кушать чай…

Александр проворно оделся, вышел в просторную залу, а вместе с тем и столовую. Дядя сидел при свечах за столом уже в мундире и ботфортах. И сегодня он встретил своего племянника так просто, как будто они всегда жили вместе, хотя вчера встретились впервые.

Дядя был младшим братом отца, но он показался племяннику старше его: в поредевших волосах, гладко зачесанных назад и заплетенных в косичку, блестела седина. Взор был усталый и сумрачный. Говорил он отрывисто и глухо:

– В какую роту зачислен? Видел Соковнина? В роте был? Капитану Челищеву явился?

Александр отвечал так же отрывисто и просто. Они напились чая почти в молчании, оделись, вместе вышли. Им подали коней. Вскочив в седло, дядя и племянник, приложив руку к шляпе, поскакали в разные стороны.

С первого же дня, проведенного в роте, Александр понял, почему премьер-майор Соковнин даже в праздники с рассвета в штабе. Приходилось спешить, чтобы подтянуть Семеновский полк до уровня других гвардейских полков. Надо было налаживать полковое хозяйство и осваивать огромное лесное болото, отведенное полку для поселения за рекой Фонтанкой. Оно простиралось, гранича восточной стороной с Песками и Невской перспективой, а с запада – с большой Московской дорогой, за которой начинались уже владения Измайловского полка.

В ротах, раскинутых по светлицам [64]и избам на большом пространстве, только еще складывался новый порядок. Солдаты ютились в плохо сколоченных из сырого леса помещениях, жили скученно и, терпя нужду в овощах, хворали цингой. Полковые дворяне жили на вольных квартирах, ближе к Адмиралтейству и дворцам, а некоторые из них, побогаче, имели там целые усадьбы и жили полным домом; эти отлынивали от строя и других трудов, сказывались, когда надо, больными.

Хлеб пекли даже и зимой в полевых печах под навесом. Ротные котлы топились в кое-как сколоченных сараях. Провиантское ведомство давало овес, сено, муку и соль, но капусты не хватало, и приходилось думать о своих, ротных, огородах, чтобы на следующую осень не остаться совсем без капусты, и о полковых луговых угодьях: сена также не хватало для коней.

Семеновский полк состоял наполовину из дворянских недорослей, наполовину из крестьян. Дворянская часть полка делилась на две партии. Солдаты победнее примыкали к премьер-майору Соковнину. Служба со всеми ее тягостями являлась для них работой, а движение по службе – сообразно заслугам и отличию – единственной жизненной дорогой. Недоросли из богатых и знатных семей – их звали в полку «красавцами» – стояли на иной позиции. Они окружали командира полка Апраксина. Им нужен был внешний блеск. Они делали карьеру не в полку, а при Дворе, ревностно относясь к любимому полку Елизаветы Петровны – Преображенскому. Еще бы: именно преображенские солдаты посадили ее на трон! Им доставался весь блеск почестей, а второй из трех полков петровской потешной гвардии – Семеновский, равный по старшинству и заслугам, выглядел пасынком.