Сергей Григорьев - Александр Суворов

Всё трепетало перед Павлом. Только Александр Васильевич не скрывал своего гнева и возмущения по поводу его реформ. Язвы армии Суворов знал не хуже Павла, но не соглашался с методами их лечения. Он не торопился вводить в своих войсках порядки, которые шли вразрез с его взглядами и его испытанной системой воспитания боевых воинских сил.

Сначала Павел писал Суворову ласковые письма, упрашивая его: «Приводи своих в мой порядок!», но тот упорствовал. Гроза не замедлила разразиться. На Суворова посыпались замечания, выговоры, которые неукоснительно объявлялись «при пароле» столичным войскам.

Александр Васильевич попросил отпуск. Павел I отказал. Суворов попросил об отставке. Павел его предупредил. Прошение Суворова еще не дошло до Петербурга, когда Павел на разводе отдал приказ: «Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь к Его Императорскому Величеству, что так как войны нет и ему делать нечего, отставляется от службы».

Простясь с войсками, Суворов написал родным в столицу письмо: «Я команду сдал и, как сельский дворянин, еду в кобринские деревни». Он уехал в Кобрино – имение, пожалованное ему Екатериной II.

Отставка фельдмаршала сильно сказалась на армии. Насмешливые его отзывы о новых порядках повторялись из уст в уста. В Преображенском полку, солдаты которого едва выносили гнет Павла I, в отставке Суворова винили ненавистного всем «гатчинского капрала» Аракчеева. Гвардейцы роптали.

Павел I понял, что Суворов опасен и в отставке, арестовал его и сослал в глухое село Кончанское Новгородской губернии, под надзор чиновника полиции Николева. Фельдмаршалу запретили выезжать из имения. Переписка его вскрывалась; подозрительные письма посылались на просмотр новгородскому губернатору; приезжих к Суворову не допускали.

Томительно и безнадежно текли дни кончанского изгнанника. Он читал военные книги, занимался сельским хозяйством и забавлялся тем, что служил дьячком в церкви, звонил в колокола, иногда играл в бабки с деревенскими мальчишками.

Вдруг в феврале 1798 года в Кончанское явился племянник Суворова, подполковник Андрей Горчаков, флигель-адъютант Павла I, с известием, что полицейский надзор с опального полководца снимается и что император вызывает его в Петербург. Об этом тотчас стало известно «приставнику» Николеву, горькому пьянице. Он вошел в горницу, где Горчаков уговаривал дядю принять приглашение Павла I. Суворов сидел за столом, на карте перед ним лежала какая-то бумага. Вдоль горницы ходил быстрыми шагами молодой офицер в гвардейском мундире нового образца, в прическе с буклями и с прямой, как палка, косичкой.

– Граф! Дорогой дядюшка, – говорил офицер, – вы ставите меня в отношении государя в положение плачевное. Скажу больше: вы губите и себя и меня. Всех нас! Наташу, то есть графиню Зубову, Олешевых, Горчаковых, Хвостова, Аркадия.

– Здесь написано «графу Суворову», а надлежало: «графу Александру Васильевичу Суворову», – сказал Суворов.

– Милый дядюшка, вы один Суворов! – воскликнул Горчаков. – Что такое? – спросил он, заметив Николева.

«Приставник» учтиво поклонился и ответил:

– Честь имею поздравить, ваше сиятельство, со счастливым прибытием!

– Благодарю. Будь и ты, братец, здоров. Что скажешь?

Николев гордо выпрямился и ответил:

– В родстве с вами, сударь, быть не имею удовольствия. Коллежский асессор Юрий Николев, имею честь, – сказал он, приставив к груди дрожащий палец. – По высочайшему повелению и равносильно инструкции господина генерал-прокурора я не имею права вас сюда допускать. И сколь мне ни прискорбно, я почтительнейше прошу ваше сиятельство сию же минуту оставить это помещение и немедленно покинуть село Кончанское Боровицкого уезда Новгородской губернии.

Горчаков терпеливо выслушал Николева.

– Очень рад, что вы явились тотчас, сударь. Имею объявить вам словесное приказание князя Куракина: генерал-прокурор находит ваше пребывание здесь более ненужным и предлагает вам немедля отправиться домой, в Москву.

– Не имея письменного приказания… – начал было Николев.

– Чего вы еще хотите! – вскричал Горчаков и, взяв со стола бумагу, подал ее Николеву. – Вот, читайте.

Николев прочел:

«Князю Андрею Горчакову.

Повелеваю ехать Вам, князь, к графу Суворову: сказать ему от Меня, что, если что было от него Мне, Я сего не помню, что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет повода подавать своим поведением к наималейшему недоразумению.

Николев на цыпочках подошел к столу, держа бумагу так, словно нес чашу, до краев налитую вином, боясь его расплескать. Суворов сидел, склонясь к карте Италии. Николев положил письмо императора на стол.

– Скверными устами не смею коснуться слов, начертанных рукой монарха. Лобызаю мысленно! Волю монаршую исполняю… Граф, вы вольны поступать, как угодно вашему сиятельству. Но осмелюсь вашему сиятельству просительнейше доложить, – обратился Николев к Горчакову, – служа безвозмездно, не имею ни малейшей возможности покинуть сии места.

– Вам пожаловано пять тысяч рублей, кои вы в свое время получите, – сказал Горчаков.

– Пять тысяч! Господи боже мой! Не смею верить! Безмерна милость монаршая! – воскликнул Николев и покачнулся.

– Фомка! – крикнул Суворов.

Вошел староста Фома Матвеич.

– Отведи, Фомка, Николева домой: у него от монаршей милости ноги подкосились.

– Пойдем, ваше благородие, отдохни, – сказал Фомка, взяв Николева под руку.

– Погоди, мужик! Ваше сиятельство, граф Александр Васильевич! Поздравляю! Не могу умолчать! Радуюсь. Преклоняюсь. Повергаюсь. Вы – Цезарь! Ганнибал! Александр Македонский! Фридрих! А я, я – таракан! Меня отведут в нетопленую избу, и я там замерзну, как подобает таракану. Именем монаршим взываю к вам, сиятельный граф, не дайте замерзнуть таракану, бедному таракану!..

Николев заплакал. Горчаков рассмеялся.

– Фомка! Баня у нас еще не выстыла? – спросил Суворов.

– Нынче топлена. Хоть париться!

– Сведи его благородие в баню да дверь за ним там припри накрепко. А то он будет колобродить. Вина не давай. Спиной ответишь!

Фомка вывел Николева. Тот не сопротивлялся.

– Каков негодяй! – воскликнул Горчаков. – И вы, дядюшка, осуждены были его терпеть!

– Несчастный человек, – тихо ответил Суворов.

Дубасов внес чай и ром, и Суворов с племянником снова обратились к предмету своей беседы. Горчаков пил чай, щедро разбавляя его ромом. Он убеждал дядю все горячей и горячей, наконец предложил ехать с ним в Петербург немедленно: государь нетерпелив, скор и в милости и в гневе, переменчив – надо ловить мгновение фортуны.