Сергей Григорьев - Александр Суворов

Суворов слушал племянника равнодушно и наконец спросил:

– А что слыхать у вас о Бонапарте? Где он? Что творит?

– Ах! – воскликнул Горчаков. – Как это я мог забыть!

Он выбежал из горницы и тотчас вернулся с пачкой газет, перевязанных пестрым шнурком.

– Его величество, зная ваш интерес, дядюшка, просил передать вам. Тут вы кроме венских и берлинских найдете несколько запретных парижских, полученных из Берлина с курьером. Бонапарт продолжает дивить Европу своим проворством…

Суворов начал просматривать газеты. Читая, он словно вернулся домой после долгой отлучки, когда из поспешных слов близких людей остается догадываться, что многое переменилось, но не знаешь еще всего, что случилось, а сразу пересказать невозможно.

Газеты разрозненно сообщали, что французы готовятся, сохраняя все в тайне, к какому-то большому походу. Во главе армии, наверное, станет Бонапарт. Ионические острова захвачены французами. Англичане опасаются за остров Мальту… Бонапарт вернулся из Италии в Париж. Директория встречала его торжественно в Люксембургском дворце. Толпы народа стояли по пути триумфального шествия Бонапарта на улицах Парижа, бурными криками и рукоплесканиями приветствуя завоевателя Италии.

– Завоевателя Италии! – воскликнул Суворов. – Он с Италией покончил?

– И это для вас новость, граф? – удивился Горчаков. – Бонапарт добрался – что там Италия! – почти до самой Вены. Роялисты снова восстали в Париже, и опять несчастливо. Пишегрю, председатель Совета Пятисот, схвачен и отправлен в Гвиану отбывать каторгу. Австрийцы решили мириться. 7 октября 1797 года в Кампоформио подписан мир между Австрией и Францией [187]. Бонапарт вел себя в Италии не как генерал, а как монарх. Попросту он ее дочиста ограбил: всё из Италии – и золото и ценности – было свезено в Париж.

– Австрияков кто не бил! Но что же сами итальянцы?

– Ах, дядюшка! Почитайте парижские газеты. Там пишут, что Бонапарт принес Италии свободу на штыках своих солдат. Что великий итальянский народ сбросил иго королей и монархов. Все вдруг сделались республиканцами. Берутся за оружие, чтобы помогать освободителям-французам. А почитаешь венские газеты, видишь, что все это сущий вздор, что Бонапарт отзывается об итальянцах с презрением, а вместо свободы Бонапарт принес ужас. За ничтожную провинность он велел перебить все население города Луго. А город Бинаско за то, что там убили одного французского солдата, по приказу Бонапарта истребили огнем, пере кололи все население, включая женщин и детей! Он велел расстрелять всех чиновников города Палии, а сам город отдал на разграбление своим солдатам. Какое варварство, какая дикая жестокость!

Говоря это, Горчаков волновался. Суворов, не перебивая его, слушал, а когда тот умолк, проговорил:

– Достоинство воина – храбрость, а доблесть его – великодушие. Мы жителей не убивали и не обирали. И если придется, мои богатыри будут воевать в Италии не ради добычи! Войны не миновать, иначе Павел меня не звал бы!

– О войне нет речи, дядюшка…

– Зачем же он меня зовет?

– Это нетрудно понять. Сделав вам комплимент, скажу: он вас, дядюшка, немножко боится – нет, не персоны вашей, а от самого звука имени вашего трепещет! Оно воодушевляет все русские сердца. Вас любят в полевых войсках. Гвардия сейчас только о вас и говорит. Держать вас в унижении далее опасно для самого принципа императорской власти. Остается одно: сделать великодушное движение, протянуть вам руку примирения. Он это сделал. Вам надо ехать!

– Стало быть, так: я ему не нужен. Почему он написал «графу»? Он мог написать «фельдмаршалу».

– Ах, Александр Васильевич! Да вы знаете его – ведь он педант. Форма для него – всё. Поверьте, он вам вернет жезл фельдмаршала при первом разговоре.

– Не поеду! Ты, дружок, сосни, а мне пора на колокольню, к службе звонить…

Горчаков всплеснул руками в отчаянии.

– Да поймите вы наконец, упрямый старик! – заговорил раздраженно Горчаков. – Я не могу, не могу к нему вернуться с таким ответом! Он прямо пошлет меня в Сибирь! Черт возьми! – стукнув по столу кулаком, вскричал Горчаков. – Я увезу вас силой, сударь!

– Силой?

– Да! Закатаю в кошму, положу в сани и повезу…

– Прошка! – позвал Суворов.

Вошел Дубасов.

– Прошенька! Заступись за меня. Племянник буянит. Кричит на меня. Хочет силком везти! В кошму завернуть!..

– Нехорошо, сударь! – обратился Дубасов к Горчакову. – Кошма у нас, конечно, найдется, да что толку, если вы привезете его величеству бездыханное тело фельдмаршала Суворова? А будете на своем стоять, пойду в баню, подниму Николева, он вас, сударь, научит, как надо исполнять монаршую волю.

– Да вы тут с ума посходили все!

– Немудрено, сударь, и с ума сойти! А тебе, Саша, по старой дружбе скажу: не упрямься – все-таки император зовет, не кто-нибудь. Сила солому ломит! Пускай они назад скачут – скажут, что Суворов едет. И поедем мы с тобой в Петербург на долгих, потихоньку; что нам старые кости трясти на курьерской тройке. Проселочками по мягкому снежку и доберемся. Мягко. Так-то и волк сыт будет, и овцы целы.

– Кто волк? – сердито спросил Горчаков.

– Это вам, сударь, точно известно…

Большего Горчаков добиться не мог и поскакал в Петербург один. Возвратясь в столицу, он тотчас доложил Павлу I:

– Суворов едет!

Суворов приноровил приезд в Петербург, по своему обычаю, к ночи. Павел уже несколько раз о нем справлялся у Горчакова. Узнав, что дядя прибыл, Горчаков, не медля ни минуты, поехал во дворец с докладом. Павел уже разделся на ночь, но вышел к флигель-адъютанту, накинув шинель, и сказал, что принял бы Суворова сейчас же, если бы не было так поздно. Он назначил свидание с опальным фельдмаршалом на утро.

Александр Васильевич не захватил с собой никакого военного платья, ему пришлось надеть мундир племянника. Мундир был, конечно, нового образца. К счастью, он пришелся впору. В девять часов утра он был во дворце. Возвращаясь с прогулки, Павел, как только соскочил с коня, спросил Горчакова, здесь ли Суворов. Узнав, что тот уже приехал, император вбежал в приемную, схватил его за руку и повел в свой кабинет. Там они проговорили больше часа, затем Суворов поехал на развод по приглашению Павла.

Император рассчитывал блеснуть перед Суворовым своей опруссаченной гвардией. Желая угодить Суворову, Павел водил батальоны скорым шагом, показывал примерную атаку. Суворов отворачивался, смеялся в кулак, наконец сказал Горчакову:

– Не могу больше! Брюхо болит! – и уехал с вахтпарада, не дождавшись пароля.

Павел I, разгневанный, призвал после развода Горчакова и спросил его:

– Что это значит? Я ему делал намеки, чтобы он просился вновь на службу, а он мне про Измаил начал рассказывать. Я ему повторил намеки, он опять свое – про Кинбурн, Очаков. Извольте, сударь, ехать к вашему дяде – пусть он объяснит свои поступки, и привезите ответ; до тех пор я не сяду за стол!