Анна Никольская - Папатека

Неужели он думает, что если будет меня пичкать чем попало, как фаршированную утку, я его сильней полюблю?

– Спасибо. Я уже почистил зубы, – безжалостно ответил я.

Иван Иванович заметно сник. Он хотел мне что-то сказать, но, кажется, не мог подобрать нужных слов. Весь его словарный запас ограничивался кулинарными рецептами и инструкциями по химчистке ковров.

– Зубки, да? – наконец изрёк он.

Этого я уже вынести не мог. Все эти зубки, борщики и поцелуйчики в лобик меня ужасно раздражали. Я хотел накричать на него, на этого несчастного домохозяина, и накричал бы. Но, признаться, мне его было жалко. Жалостливый я, иногда даже чересчур. Я посчитал в уме до десяти и сказал гробовым тоном:

– Спокойной ночи, девочки и мальчики. – И выключил свет.

Он ещё немного постоял на пороге моей чистой-пречистой комнаты, потом тяжело вздохнул и отправился на кухню. Кажется, драить кастрюли.

Я стоял посреди склепа, не в силах решить, кого же мне всё-таки надо. Я знал, я понимал, что скоро ангельское терпение самого терпеливого папатекаря в мире подойдёт к концу. И мне надо было успеть сделать последний выбор. Да, на сей раз я поклялся, что он будет последним. Лишь на этом условии господин Будь-Благодарен-Бенджамин разрешил мне пройти внутрь.

– Вы сегодня никуда не торопитесь? – на всякий случай уточнил я.

Папатекарь устало покачал головой.

– Отлично. Тогда я поброж у здесь полчасика? Всё обмозгую?

– Мозгуй, – согласился старик. – Но учти, больше у тебя такой возможности не представится. Так что мозгуй хорошенько.

Никак не могу привыкнуть к его женскому голосу. Папатекарь вышел из склепа, взглядом затворив за собой дверь, и я остался в полном одиночестве. Вернее, я неправильно выразился – в склепе нас было несколько тысяч человек. И всё равно я почему-то ощущал себя страшно одиноким. Интересно, а где тут мой папа лежит? В смысле, мой настоящий папа, родной?

Я встал на цыпочки, пытаясь заглянуть в несколько склепов сразу, но тщетно. Я его тут не найду. Это всё равно что в стоге сена искать иголку. Но меня, если честно, в последнее время всё больше волновала его судьба. Как ему спится, удобно ли? Мягкая ли у него подушка? Не слишком ли низкая температура в саркофаге? Мне не хотелось, чтобы папа тут у них простыл и слёг с воспалением лёгких. Потому что в этом была бы моя вина. Именно моя, а не чья-то. А что, если папа у них тут на самом деле умер? И лежит теперь мёртвый под стеклом, а про это никто не догадывается?! От ужаса я покрылся холодным потом и стал задыхаться. Мне натурально воздуха перестало хватать!

Я подбежал к тому месту, где была дверь, и забарабанил в стену:

– Эй! Откройте! Господин Бенджамин, вы меня слышите?

Я замолчал и прислушался. Никого. Мне вдруг показалось, что кто-то на меня пристально смотрит – оттуда, из крайнего саркофага. Я резко обернулся, готовясь к самому страшному, но…

Всё было по-прежнему. Ни один из пап не шелохнулся. Они так же неподвижно лежали в каменно-стеклянных ящиках и дышали ровно. А ведь они, все до единого – чьи-то родные папы. Вот и папатекарь говорит, что у кого-то двое детей, у кого-то целых четверо или пятеро. Как же они сюда попали? Неужели их собственные дочери и сыновья отказались от них добровольно? А ведь те, наверное, любили их, своих маленьких неблагодарных детишек.

Я вдруг покраснел до ушей. Только не спрашивайте почему. Всё равно не расскажу.

Ладно. Я тряхнул головой. Дождусь старика, а дальше вместе будем разбираться. Я сел в уголок на корточки и моментально заснул.

Проснулся я оттого, что кто-то сильно ущипнул меня за нос. Я ойкнул, открыл глаза и увидел папатекаря. Он стоял наклонившись и демонстрировал мне свою редкую расчёску, вернее, зубы. Что это он так разулыбался?

– Ты подумал?

Я кивнул.

– Окончательно определился с выбором? – Я уже видел, как он потирает свои отстёгивающиеся руки в предвкушении, что скоро от меня избавится навсегда.

– Определился, – поддакнул я, вставая с корточек. Ноги у меня затекли и гудели. – Я хочу забрать своего папу.

Улыбка моментально исчезла с безобразного лица.

– В каком смысле?

– В том смысле, что верните мне моего родного папу, пожалуйста. И я вас больше никогда не потревожу. Клянусь своей селезёнкой!

– Зачем мне твоя селезёнка? – страшно закричал папатекарь. – Ты договор подписал! Заметь, собственноручно! Никакого папу я тебе возвращать не буду. Точка.

– Почему? – изумился я. – Он же мой папа, собственный. Я же давал вам его напрокат. А теперь хочу забрать. Всё по-честному! Ваш Иван Иванович мне тоже не нужен, заберите его от меня, пожалуйста. Он мне уже надоел.

– Это меня не волнует. Я так и знал! Я знал, что ничем хорошим это не закончится! – бушевал папатекарь. – Мне вообще не следовало тебя сюда пускать. Таких наглых, испорченных и неблагодарных мальчишек, как ты, свет ещё не видывал!

– Зачем же вы так? – обиделся я. – Не надо обзываться. Я же на вас не обзываюсь.

Но он меня не слушал. Он всё кричал, кричал о том, какой я жалкий, невоспитанный, избалованный, глупый, самонадеянный и не признающий авторитетов мальчишка. Я в жизни не слышал о себе столько ужасных слов! Папа с мамой никогда себе такого не позволяли.

Старик вдруг замолчал и схватился за сердце. Он сейчас умрёт! Что делать?

– Вы только не волнуйтесь! – Я бросился к нему, чтобы поддержать за локоток (на нём были какие-то шурупчики). – Может, вызвать «скорую»?

– Нет! – крикнул господин Бенджамин. – Мне уже легче.

Он немного подышал носом, а потом спросил ледяным тоном:

– Ты будешь менять папу?

– Только на своего собственного.

– Это невозможно.

– Но почему?!

– Потому что твоего папу уже забрали.

Сначала я даже не понял, что он имеет в виду. Как забрали? Куда? Кто посмел?

– А что ты думал? – ехидно спросил папатекарь. – Такие замечательные папы, как твой, у меня не залёживаются.

– Как? То есть его кто-то взял и забрал? В свою семью?

– Ну да, а что такого? – буднично переспросил старик. – Это же папатека, а не морг. Здесь тебе не музей и даже не биб лиотека, в которую нынче никто не ходит. Приличные папы теперь – ходовой товар.