Борис Батыршин - Забытые в небе

– Похоже, сюда не входили лет тридцать. – Чекист сделал шаг к призрачной стене. – А это что за хрень?

Его рванули назад в четыре руки. Две дяди Антона, ещё две Люка и Майки. Командир «партизан» от неожиданности не устоял и полетел на пол, загремев по бетону своим ППШ.

– Вы что, охре…

– Глядите!

Люк схватил валявшийся в углу табурет и швырнул его в мерцание.

Табурет пропал – бесследно, беззвучно, словно на киноэкране. Чекист от удивления открыл рот.

– Вот и с вами то же самое было бы!

– Вот так же исчез один из моих ремонтников. – пояснил дядя Антон. – Я за ним шёл, ещё полшага – и тоже влетел бы. Как удержался, до сих пор понять не могу…

– Так и было! – подтвердила Майка. – Потом мы стали кидать туда разную мелочь – всё пропадает, без следа. Нет, думаю, надо наших звать…

Яцек огляделся, подобрал с пола кусок ржавой трубы и отправил вслед за табуретом.

Труба исчезла.

– Слышь, Студент… – голос Чекиста сел до свистящего шёпота. Что это за хрень, а? Знаешь?

– Пожалуй, знаю. – помедлив, ответил Егор. – Во всяком случае, могу предположить.

– …я сразу подумал о Щукинской Чересполосице. Там, правда, границы Разрывов не видны, но кто сказал, что они все одинаковы?

Короче, я велел настрого снова заделать стену, и никого к ней не подпускать. Как при Генеральном. Тот, конечно, был изрядной сволочью, но тут всё сделал правильно.

– Разрыв, значит… отозвался егерь. На шестидесятом этаже, кто бы мог подумать…

– На шестьдесят седьмом. – поправил напарника Егор. – А Мартин, помнится, предупреждал, что Разрывы встречаются не только в Чересполосице. В Измайловском парке, кажется. И даже под землёй, на платформе станции «Рижская».

– Как же, припоминаю. – кивнул егерь. – Я даже проверить хотел, да не сложилось.

Он огляделся, не скрывая брезгливого выражения лица.

– Это же надо – так всё загадить! Да, Мартин настоящий талант…

За неделю, прошедшую с того дня, когда Егор навещал лабораторию, обстановка здесь изменилась разительно. На смену мрачной атмосфере секретного бункера пришёл застойный дух то ли общежития гастарбайтеров, то ли загаженного до последней крайности бомжатника.

Лабораторная посуда бесцеремонно сдвинута в сторону. Её место заняли тарелки с засохшими остатками еды, смятые бумажные стаканчики. На видном месте бесстыдно красуется засаленная газета с горкой рыбьих костей. Рядом – чашка Петри, доверху наполненная окурками. Довершали общую картину развешанные на бечёвках мокрые майки и трусы.

Яков Израилевич бросился в угол, где журчал струйкой воды незавёрнутый кран рукомойника.

– Погодите, мужики, я сейчас протру…

– Да брось ты, Яша… – отозвался Бич. Он выбрал стул почище и сел. – Тут на неделю работы, грязь выгребать. Вот проснётся – припашем…

И кивнул на притулившуюся за лабораторным стеклянным шкафом раскладушку, на которой уютно похрапывал автор всего этого безобразия. Рядом, на полу, красовалась батарея пустых бутылок. Знаменитый стакан стоял тут же – в отличие от прочей тары, относительно чистый.

Егор скептически покосился на спящего алкаша, но спорить не стал.

– Я вот о чём думаю: может, Генеральный своего паразита подцепил за Разрывом?

– Хотите сказать, что он там побывал? – оживился завлаб. – А что, версия…

– Мы навели справки: оказывается, Генеральный до Зелёного Прилива был обычным стажёром-продажником. А после как-то сразу набрал силу – люди стали его слушать, подчиняться…

– Да? Интересно. – равнодушно отозвался егерь. Он взял со стола запылённый лабораторный стакан и перевернул его. На столешницу выпал ссохшийся таракан. Егора передёрнуло.

– Кстати, образование, которое вы привезли, вовсе не паразит. – сказал Яков Израилевич. – Оно вообще не живое, что-то вроде органического шлака, омертвевшей ткани.

– Как это – не живое? – Егор недоверчиво уставился на миколога. – А откуда у Генерального такие способности? Голос этот гадский, силу внушения, массовый гипноз? Это же оно ему их давало!

– Вы уверены?

– А что ж ещё?

– Не знаю, не знаю. Настоящий виновник мог остаться в трупе. Вы его вскрывали?

– Нет.

Вид у Егора был виноватый.

– Вот видите! Так что тут ещё надо разбираться. Труп-то куда дели?

– Сбросили вниз, паукам на пропитание.

– Тогда молитесь, юноша, чтобы они его сожрали, раньше, чем это «нечто» выбралось наружу и прилепилось к кому-то ещё!

– Илииз самого Разрыва что-нибудь не повылазило. – добавил егерь. – Скажем, сгинувший ремонтник. И тоже с какой-нибудь дрянью на затылке.

Повисла тяжёлая пауза. Егор обвёл взглядом собеседников, вздохнул, порылся в кармане и выложил на стол небольшую куклу. Даже не куклу – примитивную детскую поделку: руки и ноги из грубо скрученных тряпичных жгутов, вместо головы – мешочек, украшенный пучком пакли.

Егерь наклонился, посмотрел – и отшатнулся, словно от пощёчины. Лицо его исказила гримаса крайнего отвращения.

– Кукла вуду? Откуда у тебя…

– Нашёл в ящике стола, в кабинете Генерального. Уже потом, после того, как увидел Разрыв. Заметьте – сделана недавно, даже запылиться не успела.

Яков Израилевич взял куклу и близоруко сощурился.

– Тут буква «М». – объявил он. – Это что-то значит?

– Майка. Так звали девушку, из-за которой мы полезли в эту клятую башню. Когда охранники захватили Огнепоклонников, Генеральный их допросил, и понял, что смута в офисе началась из-за неё. И решил принять меры… свои.

– Так вот откуда эта пакость… – голос у Бича сделался придушенным. – Манхэттенский, значит, Лес… Тамошние бокоры, пожалуй, повлиятельнее, чем друиды здесь, у нас. И, что характерно, обожают всякие гипнотические штучки…

Егор отобрал куклу у завлаба, взял двумя пальцами за «волосы» и покачал на весу, словно маятник.

– Когда мы с Татьяной отдыхали в Твери, я просмотрел несколько выпусков «Слова для Мира и Леса». Это немецкое телешоу, посвящённое Лесу, и один из выпусков был про Манхэттен. В том числе – про колдунов вуду, бокоров. Как они борются друг с другом и со жрецами-хунганами за власть, как держат в подчинении паству – с помощью наркоты, массового гипноза и таких вот куколок. Я тогда пропустил это мимо ушей – мало ли, что журналисты наплетут? О Московском Лесе, небось, и не такой вздор сочиняют… А как увидел куколку на столе у Генерального – словно глаза открылись.

– А что ж сразу не сказал? – недовольно спросил егерь.

– Так ведь сказал же.

Яков Израилевич стащил с носа очки. Вид у него был крайне недовольный. Казалось, сейчас он скажет: «Стыдно, молодые люди, повторять всякие глупости!»

– Стыдно, молодые люди, повторять всякие суеверия… – начал завлаб, но договорить не успел. Из-за стеклянного шкафа в углу раздалось громкое, сочное икание и невнятная ругань.